Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР
Когда я читал это, то вспоминал такое же заявление профессора нашего института Геселевича на собрании, когда в 1948 году его громили как «космополита в науке». Правда, для самого себя Пастернак написал стихотворение «Нобелевская премия» с такими ироническими и горькими строками:
Что же сделал я за пакость,
Я — разбойник и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой страны моей.
Как-то раз в те месяцы я ехал на такси в Союз писателей. Узнав, куда ехать, молодой водитель спросил:
— Что это за книга такая, которую написал Пастернак? Действительно она такая плохая?
— Ну, не такая уж плохая, — ответил я уклончиво, не желая провоцировать долгий разговор.
— Вот и я так думаю — если власть сильно ругает, значит, книга должна быть хорошая.
Пастернак еще два года прожил в Переделкино и умер от рака. В один из моих приездов к Чуковскому я увидел Пастернака на его даче. Чуковский, один из немногих, не прекратил с ним дружбы. Как всегда бравурно, хозяин представил меня:
— Этот молодой человек уже опытный хирург и еще начинающий поэт.
Пастернак посмотрел на меня:
— Где вы работаете?
— В Боткинской больнице.
— Мой доктор Живаго тоже работал там, — я был удивлен, что он говорит о герое своего романа как о реальном лице.
— Можете вы вылечить меня? — спросил он. — У меня спина болит, все мышцы ноют, особенно руки — вот здесь.
Я обследовал его прямо в кабинете Чуковского. Во время обследования я напомнил ему о встречах в Чистополе пятнадцать лет назад. Он только улыбнулся. После обследования мне стало ясно, что у него развивается миостения (слабость мышц). Я предложил:
— Вам надо пройти курс массажа и физиотерапии.
— Где я могу получить эти процедуры?
— У вас в Переделкино — здесь же есть Дом творчества писателей с медицинским кабинетом.
— Это Дом творчества советских писателей, — подчеркнул он. — Теперь меня не считают одним из них. Недавно группа европейских писателей приезжала в Москву и хотела повидать меня. Но первый секретарь Союза Сурков велел мне временно скрыться в Тбилиси. Я ходил по улицам, и грузинские писатели спрашивали: что я там делаю? А я был в ссылке, в бесчестии.
Он умер 30 мая 1960 года. В конце газеты «Вечерняя Москва» было маленькое объявление в черной рамке: «Скончался член Литфонда Борис Леонидович Пастернак».
На его похороны в Переделкино съехались тысячи людей. Даже сама его могила сразу стала местом паломничества людей. Говорили, что через несколько лет Хрущев кричал на помощников: «Это ваша вина, что вы мне не сказали, кто такой Пастернак. Я не обязан был знать, кто он такой».
Одна моя знакомая женщина, Лаура Виролайнен, сказала над его могилой: «Он был поэт всех нас».
В клинике
Опираясь на свой небольшой, но разнообразный опыт, я приучил себя жить и работать внимательно. И в новую работу кинулся тоже с интересом и молодым запалом — «Хочу все знать!». Общий уровень развития хирургии в Боткинской больнице был выше петрозаводского и оснащение клиники инструментами тоже было лучше. Но вскоре я понял, что, несмотря на название «клиника» и на более совершенные инструменты, далеко не все хирурги были на высоком уровне. Сказывалась недостаточная подготовка в институтах и почти полное отсутствие специализации. К тому же большинство хирургов были женщины; редкие из них умели оперировать; у многих не было вообще никакого хирургического таланта. Как говорили про них мужчины: «руки не тем концом вставлены». Из-за их неумения случалось много осложнений и среднестатистические результаты лечения были не очень хорошими.
Мой приход в клинику — появление молодого неженатого мужчины — вызвал большой интерес. Женщинам хотелось поближе познакомиться и побольше узнать обо мне. Я старался этого не замечать — я потонул в любви к Ирине. До поры до времени я никому о ней не говорил, а отделывался от новых сотрудниц вежливыми улыбками. Тогда молодые сменили тактику и, заигрывая, стали просить:
— Помоги мне сделать операцию.
— Помоги наложить гипсовую повязку.
— Не можешь ли ты подежурить за меня эту ночь?
Мне приходилось переделывать за них плохо сделанное скелетное вытяжение и перекладывать их аляповатые гипсовые повязки.
Хирургия — это мужская специальность. Особенно ортопедическая хирургия — операции на костях и суставах. Они требуют такой физической силы и такой энергии, на которую способны редкие женщины. Наложение гипсовых повязок, особенно больших и тяжелых, тоже требует силы и особого искусства. При всем развитии равноправия все-таки существует логическое разделение человеческих функций на мужские и женские. А в Советском Союзе, при тяжелом повседневном быте, женщины были страшно перегружены семейными и домашними заботами. Рожать, воспитывать детей, стоять в очередях, готовить, стирать, убирать и к тому же быть хорошим хирургом — задача непосильная. В медицине даже есть такая поговорка: «Женщина-врач — это не женщина и не врач». Может, это несправедливо, но отражает суровую правду жизни. На работе наши женщины постоянно думали о домашних делах, а дома думали о работе.
На одном из дежурств в приемном покое женщина-хирург Людмила М. дала пощечину пьяному больному, лежащему на каталке. Если женщина дает пощечину мужчине, она почти всегда права и это их личное дело, хотя, конечно, в кодекс отношений врач — больной рукоприкладство не входит. Людмила крупная, и рука у нее была тяжелая. Ошалевший от удара больной мгновенно протрезвел, схватился за щеку и, лежа на каталке, тупо повторял:
— Вот еще, вот еще, вот еще…
Может, все обошлось бы и затихло, но эту сцену видели через открытую дверь сидящие в очереди больные. Один из них, семидесятилетний военный в отставке, поднял крик:
— Что это такое?! Бить советского больного?! Скоро нас всех начнут избивать!.. Я коммунист, я этого так не оставлю!.. Пусть она понесет наказание!..
Другие больные уговаривали его:
— Но вы же не знаете, что произошло между ними.
— Чтобы ни произошло, врач не имеет права бить советского больного!
— Да вы посмотрите — он же пьяный.
— Ну и что? Выпимши человек, а может, у него радость какая. Что ж, за это его бить?
Мы, врачи, собрались вокруг Людмилы и говорили с ней. Она отмалчивалась.
— Слушай, может, ты сама объяснишь этом крикуну, что произошло. Он может навредить.
— Ему? Ему не объяснишь, — медленно отчеканила она.
Въедливый пенсионер пошел по разным инстанциям, Людмилу судили, она и там отмалчивалась и не объяснила, почему дала пощечину. Ей дали полгода условного наказания «за применение на работе физической силы к больному человеку».
