Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет
По улицам ходили группами. Начальство, полицейские, лавочники учтиво уступали дорогу. Жандарм Титов вдел в петлицу красный бант. И митинги, митинги…
У Ипатовых случался дым коромыслом: судили-рядили, кого в Совет выбрать да кого в голову ставить, да как агитацию повести. Эсеры нашли крикуна Киву Голендера — краснобай, каких свет мало видел. Столкнут с трибуны, а он опять, как ни в чем не бывало, как тут и был, и опять за свое: про любовь к милому отечеству да крестьянской ниве, про глубокую скорбь да упование на деревню. В разговорах большевиков все чаще упоминалось имя Виталия Ковшова.
Однажды Ванюшка с Рыжим затесались в толпу, где с одной стороны говорил Кива Голендер, с другой — Виталий Ковшов.
С одной стороны слышалось:
— Черным флером задернулось небо — на полях смерти, на чуждой окровавленной ниве гибнет лучший цвет народа! За что? Верный заветам родимой земли мужик — представитель деревни, как ее исконная сила — только он, единственно он должен повести за собой…
С другой:
— Мы за революцию пролетарскую, ибо ни один другой класс не стоит так близко к социализму. И сколько бы ни говорили об изменении только экономических условий и буржуазных свободах представители каких угодно партий, — он сделал решительный жест в сторону Голендера.
Кива перехватил:
— Неправда! Только мы, партия социал-революционеров, дадим полную свободу…
— Судя по опыту прошлых революций, мы, большевики, знаем — грош им цена.
Кива пытался взобраться на принесенный его друзьями короб из-под угля, но его столкнули.
— Это насилие! — возмутился он.
— Эсеры кричат, — продолжал Виталий, — но не верьте, товарищи рабочие, им нечего вам предложить.
— Веруя в то, что трепетно ждало зари пробуждения!.. — кричал Кива, все еще пытаясь взобраться на короб, пока, наконец, не упал в него.
— И они окажутся на дне новой формации, как в этом коробе…
Вылезая из короба, Голендер пытался что-то возражать, но его выкрики утонули в аплодисментах Ковшову.
Беспокойные дни
Собирались в доме Кривощекова, обсуждали, как охватить бедноту всеобучем, где брать книги, Гепп предлагал идти по улицам, а Ипатов: «Своих не все родители отдают в школу, а как быть с батраками?»
Из воспоминаний М. И. ОняновойСтояли жаркие безветренные дни. Лиственницы на Косотуре будто дремали, разморенные зноем. В пруду отражалось небо. Ванюшка с Рыжим обсыхали на песке. Подошел Витя Гепп, с которым сошлись недавно.
— Думали, не придешь, — Ванюшка пересыпал песок в ладонях.
— Одевайтесь живей, сейчас будет говорить Виталий, — поторопил Гепп, — и с ним еще один пришел, говорят, из Москвы.
Натянули рубахи, перебежали площадь, с Большой Славянской свернули на Ключевскую, шмыгнули в дверь «Марса», через коридорчик прошли в зрительный зал. За трибуной уже выступал приезжий. Протиснулись вперед. Публика вокруг была пестрой. «Техники», то есть те, кто учился в техническом училище, перекидывались словами. Заводские парни молчаливо оглядывались. Члены спортивно-гимнастического общества «Сокол» вели себя развязно, часто смеялись. Среди них чернела голова Кивы Голендера.
Ванюшка тянул шею. Приезжий говорил:
— Рабочая молодежь России долгое время стояла в стороне от революционной борьбы. Царское правительство делало все для того, чтобы она оставалась темной, душило всякую попытку к свободе слова. Оно отправляло в тюрьмы и на виселицы тех, кто пытался донести это слово до рабочего. Это время прошло. Но революции грозит другая опасность — со стороны оппозиционных партий. Эсеры, не признавая ведущей роли рабочего класса, хотят того или нет, предают революцию.
Кива вскинулся:
— Это вульгарное толкование программы партии, на знамени которой начертано: «В борьбе обретешь…»
На него зашикали. Он не окончил мысли и не успокоился.
В зале было жарко. Ковшов постучал по чернильному прибору:
— Товарищ из ЦК говорит, что в Москве и Петрограде уже создаются социалистические союзы молодежи. Я думаю, рабочая молодежь Златоуста не будет плестись в обозе революции.
К столу, накрытому красным ситцем, подошел Иван Тащилин, раскрыл тетрадь и сказал:
— Я записываюсь первым. Прошу подходить.
Среди «соколов» возникло движение, поднялся гул — им что-то там говорил Кива. Кто-то крикнул:
— Не пойдем!
— Не ходи, а зачем орать? — Гепп стал протискиваться к столу.
— Правильно!
— Не хочешь — не ходи, а другим не мешай.
«Соколы» не унимались. Кива решился не допустить записи. Тут он не мог рассчитывать на свое краснобайство. Здесь был Виталий Ковшов, главный его противник, а также: Вдовин, Савицкий, Аркадий Араловец, и Кива подогревал «соколов».
Часть зала вдруг пришла в движение, послышались возмущенные голоса. Это «соколы» обступили Вену Уткина из чертежной и в образовавшемся кругу стали переталкивать его друг другу. Поднялся шум, чего и надо было «соколам». Виталий призывал к порядку, но безуспешно. Ванюшка услышал за собой сопение и увидел бледное, несмотря на жару, лицо Витьки Шляхтина, — ноздри раздулись, в глазах появился блеск, какой бывал у него перед дракой. Рыжего сдерживало лишь то, что он еще не определил, кого бить. Драки, по-видимому, было не избежать. Слышалось:
— Да что же не могут их успокоить?
— Что хотят, то и делают.
Витька заработал локтями, как гребным винтом. Ванюшка шел за ним. «Соколы» хорошо знали эту пару, отжались в угол. Ванюшка придержал Рыжего: не стоило поднимать шума без крайней нужды.
Стало тише. Ипатов направился к столу.
— Пиши меня, Иван.
Тащилин записал и передал ручку. Ванюшка расписался. Потом подвинул тетрадь Витьке. Возле его конопатого носа выступил пот, лицо стало пунцовым:
— Я не умею…
В стане «соколов» раздался хохот.
— Товарищ Ковшов, — позвал Тащилин, — здесь парень неграмотный, что делать?
— Запишите. Нам такие, кто может дать сдачи, нужны, — улыбнулся Ковшов, — а грамота — дело наживное.
В простенках между окнами стояли заводские девчата. Одну из них, Машу Онянову, Ванюшка знал хорошо. Она работала рассыльной в заводоуправлении. Родителей у нее не было, жила с хромой бабушкой. Перебили ногу старушке в третьем году на Арсенальной площади, и доктору Пономареву пришлось ее отрезать.
К Маше подошел Ипатов:
— Что как мышь прижалась, иди к столу.
Ей хотелось записаться, но не смела. Кто-то из «соколов» крикнул:
— Ипат, пирожков захотелось?
