Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"
Не возражайте! — воскликнула она. — Прошу вас. Мне очень хочется «Факел». — И она вся заколыхалась, изображая пламя.
Ну, ладно, — сказал я, оценив зрелище. — Раз уж вам так хочется, пусть у вас будет «Факел».
Это была уступка с моей стороны, но так приходится иногда делать, если в другой стране, при переводе, иное название будет звучать лучше. Либо основное, по каким-то еще причинам, не подходит.
— Так и быть, ставьте «Факел». Но в скобках укажите...
— Укажу. Спасибо. Теперь я вам расскажу, что я придумала. Я тут кое-что переставила. А кое-что выпустила. Ну и кое-что заменила.
И она начала перелистывать пьесу, попутно рыдая и хохоча:
— Это сюда!.. А это ненужно!.. А это после этого... А это прозвучит только тут... А это надо так...
И по мере того, как она говорила, во мне росло, нет, не удивление и даже не возмущение, а ярость. Мне захотелось вышвырнуть ее даже не из комнаты, а из квартиры и спустить по лестнице. Я хотел заорать, но только и нашел в себе силы, потеряв голос, почти беззвучно прошипеть:
— Как вы посмели?.. Что вы себе позволили?.. Ни единого слова!.. Ни единого звука!.. Все, как у меня, и только так! И точка!!!!
Очевидно, я был страшен. У меня тряслись от гнева губы, и меня винтом вертело на стуле. Потому что она в ужасе отшатнулась от меня и вскричала:
Все! Все! Все! Все!! Все!!!
В это время дверь открылась, и в кабинет испуганно заглянула моя жена, которой до этого не было. И она увидела, как потом мне рассказала, страшную картину: я, белый, трясущийся, со сжатыми кулаками, и откинувшаяся назад широкая большая спина какой-то рыдающей немолодой женщины. (Вот он, отыгрыш того, как села Бирман.)
Чтобы хоть как-то объяснить читателю причину степени моего накала, я должен сказать, что с самого нача-
ла, с самых первых постановок моих пьес, я соприкоснулся с укоренившейся в театрах, на мой взгляд, безобразной привычкой актеров и режиссеров тасовать авторский текст и вообще хозяйствовать в пьесе. И сразу же пресек это.
Не имея театрального опыта, я зато имел немалый опыт, руководя научной лабораторией, сталкиваться с нахальством министерских чиновников.
Этой своей нетерпимостью я, в какой-то мере, стал известен в театрах, и попытки менять мой текст уже не делали. Но Бирман этого не знала и смело ринулась по привычному пути...
Все, все, все, — повторяла она уже тише, видя, что и я вхожу в норму.
Что тут у вас происходит? — спросила жена.
— Все в порядке. Здравствуйте, — почти пропела Бирман и, встав, долго мяла руку жены. — Мы просто тут немножечко... Я буду ставить пьесу вашего мужа... И он тут мне немножечко...
Не хотите ли чаю или кофе? — спросила жена.
Мне чаю, — севшим голосом сказал я.
И мне тоже, — примирительно подняв руки, пропела Бирман.
Жена вышла, а Бирман, севши обратно, сказала:
— Я все поняла. — И шепотом добавила: — Но, все-таки, можно «Факел»?
«Факел» можно, — заключил я.
И больше к теме постановки мы, во время чаепития, не возвращались.
Бирман рассказывала о театре, о том, что это за скорпионник. Что его справедливо называют коллективом, объединенным взаимной ненавистью. И вместе с тем, что это единственное место, где можно жить, ибо только там такие душевные люди, каких нет больше нигде!
О противоречивости в таких утверждениях мы не говорили, ибо понимали, что как ни странно, но так оно и есть.
А потом Бирман ушла с таким выражением на лице, точно у нас с нею состоялось объяснение в любви.
А через некоторое время я поехал в Ригу на премьеру.
Представьте, спектакль был отличный. Он состоялся в Русском драматическом театре, и исполнители там были, ей-ей, не хуже, чем в столичном. Ну, может быть, все-таки чуть-чуть послабее. Даже кое в чем намного слабее. Зато играли с душой.
А после спектакля, как и положено, состоялся банкет — это автор устроил. Подозреваю, что для этого авторов, собственно, и приглашают.
И на банкете, впервые после той сценки у меня в кабинете, Бирман, подойдя ко мне с бокалом, тихо сказала:
— Ну вы и штучка!
— А вы? — ответил я. И мы чокнулись.
Борис Ласкин. И его «небесные создания»
Борис Савельевич Ласкин мог бы быть нашим вторым Балиевым. Он обладал редчайшим талантом конферансье-импровизатора, устного рассказчика. И когда давал выход этим своим талантам — поражал. Полностью владел аудиторией.
Я присутствовал при том, как он вел обычный рутиннейший обряд — банкет, посвященный 60-летию одного писателя. Ласкин превратил этот вечер из скучного мероприятия, на котором всегда произносят банальные и неумеренно лестные тосты, в восхитительный веселый праздник. То, как он приглашал людей выступить, его комментарии, которыми сопровождал эти выступления, его собственные тосты... И вообще, как он стоял, возвышаясь над всеми — высокий, представительный, та атмосфера искреннего интеллигентного веселья, которую сам же и создал, — это мог сделать только он, Ласкин.
Или как он изображал парад на Красной площади, будучи одновременно и командующим парадом, и отдающим рапорт, и его гарцующей лошадью, которая все время поворачивается в разные стороны!
А его рассказы о всяческих встречах, поездках, путешествиях, собраниях с изображением выступающих. Или мастерски сыгранные эстрадные сценки.
Дать бы ему час в неделю по телевидению для выступлений в его обычной невозмутимой манере, и, я уверен, этот час стал бы любимым для телезрителей. Я бы, например, любое дело отложил и поторопился к телеэкрану, дабы не пропустить Ласкина.
Будучи по существу превосходным комедийным актером, он все же основным своим делом считал писательство. Его юмористические рассказы, комедии и сцена-
рии печатали, ставили, экранизировали, и они пользовались безусловным успехом.
Вот о премьере его комедии «Небесные создания» я и расскажу. Она состоялась в августе 1964 года на малой сцене ЦТСА — Центрального Театра Советской Армии.
Широкая и неглубокая малая сцена расположена на самом верху нескладного здания. Она имеет уютный небольшой зрительный зал, без ярусов, но с амфитеатром при партере. Спектакли там обычно приятно смотреть и слушать, так как, в отличие от огромного зала внизу, этот имеет, кроме того, хорошую акустику.
Как и полагается, все места заполнили так называемые «папы и мамы» и прочая приглашенная премьерная публика, с готовностью и доброжелательно смеявшаяся над тем, что происходило на сцене.
А на сцене публику веселили молоденькие, прехорошенькие артистки, игравшие летчиц из женского полка, действовавшего во время войны. Вот они-то и были небесными созданиями. Немцы, правда, называли их ночными ведьмами, так как они летали по ночам и бомбили их. А летать приходилось ночью, потому что учебные тихоходные самолеты «ПО-2» при иных условиях легко бы сбили.
