Яков Гордин - Три войны Бенито Хуареса
Хуарес вышел из кареты перед входом в президентский дворец. Медленно поднялся по лестнице. Прежде чем пойти в кабинет, он заглянул в маленькую комнату, где по приказу Комонфорта его держали с 17 декабря пятьдесят седьмого года по 11 января пятьдесят восьмого года. Тот же стол, тот же диван. Быть может, с тех пор туда никто и не заходил.
Первое заседание правительства он назначил на 9 часов вечера.
Генерал Мигель Мирамон пробирался, избегая селений и больших дорог, к восточному побережью — путем Санта-Анны, Комонфорта и прочих изгнанников. Он шел в джунгли Веракруса, чтобы через несколько недель сесть на французский корабль и покинуть Мексику…
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ ПОБЕДИТЕЛЕЙ (I)
«Мой высокочтимый друг!
Кто знает, быть может, это мое последнее письмо. Я стар и, несмотря на позицию стороннего наблюдателя, события этих шести лет состарили меня на добрую четверть века.
Наша история последнего пятидесятилетия была достаточно бурной, но эти годы вместили в себя столько важнейших событий, что, по мне, их хватило бы еще на пятьдесят лет. Я не успеваю за событиями — они слишком быстро мчатся.
Но все же попытаюсь живописать Вам происходящее сейчас в столице, чтобы Вы, приехав сюда, не тратили время на рекогносцировку.
Наше финансовое банкротство очевидно. Если правительство с трудом уплатило жалованье армии, то уж на уплату иностранных долгов денег никак не хватает.
Удивительное дело — правительство Хуареса и он сам, люди, выигравшие гражданскую войну и спасшие демократию, стали объектом куда более злых нападок, чем уцелевшие еще реакционеры вроде Маркеса, который со своими бандитами бесчинствует вокруг Мехико. О них просто забыли.
Лердо умер (вот, кстати, внезапная смерть!), и все эти дни в газетах стоит стон и плач. Уверяю Вас, многие безутешные давно забыли бы дона Мигеля, если бы каждое слово скорби о нем не било, как камень из пращи, в сеньора Хуареса. „Гигант реформы“, „мощнейший и самый практический ум, на который могла рассчитывать наша революция“, „воплощение прогрессивной инициативы“, „создатель законов реформы“, „единственный, кто понимал и мог сформулировать идею нашей революции“ и тому подобное. А за этой литанией стоит одно — почему гигант Лердо умер, а пигмей Хуарес живет и занимает первое место?!
Разумеется, если бы казна была полна и дела шли гладко, мнение газет было иным. Они жаждут чуда и верят, что Лердо мог это чудо совершить. Как счастливо для своей репутации выбрал он момент ухода!
Всех ошеломило то, что церковные богатства, казавшиеся неисчерпаемыми, ужасающе оскудели за три года войны. И наивные люди, уповавшие на эти таинственные клады, а не на экономические ресурсы страны, пришли к отчаяние и ожесточение. А расплачивается Хуарес со своими министрами.
Давно ли безукоризненный сеньор Окампо пал жертвой договора с Америкой? (Вы знаете, что он уехал в Мичоакан и отказывается вернуться к политической деятельности?) Теперь наступила очередь его друга, сеньора Прието. Он принял на себя бремя министра финансов и, разумеется, стал быком для газетных матадоров. Он не смог совершить чуда финансового возрождения, не обнаружил таланта алхимика, честно признался в этом и был обвинен в паникерстве, контрреволюции, антипатриотизме. Его политическая репутация погибла.
А дело Дегольядо вдруг снова вспыхнуло, как факел.
Он ведь до сих пор под судом, несмотря на то что всеобщие симпатии и сострадание на его стороне. Но Хуарес желает, чтобы все шло законным путем. Суд откладывается из-за отсутствия материалов, еще ползущих из Веракруса. Нервы дона Сантоса не выдержали, и он устроил грандиозный политический скандал, обвинив президента во всех смертных грехах.
„Каким образом президент может оставаться холодным наблюдателем оскорблений, наносимых тому, кто был его верным сподвижником? Разве несчастье не заслуживает сострадания, а беззащитность — защиты? Я служил, больной и здоровый, национальному делу и, даже ошибаясь, доказал чистоту моих намерений и верность моей стране. Я не жду благодарности, сеньоры, или публичного признания моих заслуг. Принимая на себя по просьбе сеньора Хуареса командование конституционной армией в час поражения и паники, я знал, что тому, кто бесхитростно и открыто служит стране, во все времена суждено столкнуться лишь с неблагодарностью и завистью. Чем больше заслуги, тем ожесточеннее неблагодарность — такова человеческая натура. Но считаю, что имею право на приговор, на ясный приговор, который позволит мне наконец обрести покой. Я имею право на то, чтобы меня забыли. Я имею право на милость, о которой просил Диоген, — видеть солнце!“
Это обращение к обществу дон Сантос напечатал в газете, думая, что пишет о себе и укоряет Хуареса. Но, право же, Хуарес мог бы возопить еще громче, если бы нервы у него были послабее. Он, однако, делает вид, что все в порядке, и трудится с утра до ночи.
Но далеко не все вылеплены из такой глины. Генерал Ортега не сумел достойно перенести миг непопулярности. После восторга, который его окружал первые недели победы, он вдруг очутился в тени общей непопулярности правительства как военный министр. И его нервы тоже не выдержали. Он потребовал от президента, чтобы тот удалил из правительства сеньоров Сарко и Рамиреса, как не пользующихся доверием общества. Генерал был уверен, что желание героя Силао и Кальпульальпана будет немедленно выполнено. Ничуть не бывало, мой друг! Президент спокойно отклонил эти домогательства, и наш триумфатор с грохотом подал в отставку! Президент ее принял. Ведь ни для кого не секрет, что Ортега твердо надеется сам стать президентом и ни в грош не ставит Хуареса как соперника. Недавно его спросили, согласовывает ли он свои приказы с Хуаресом. И он ответил при свидетелях: „Сеньор Хуарес получает свою сотню песо в день, и его ничего больше не должно интересовать!“
Вы понимаете, мой друг, какая напряженная, зловещая тишина воцарилась в первые часы после этого события! Еще несколько лет назад вслед за подобным конфликтом последовал бы военный переворот. В армии Ортега пользуется большим влиянием… И надо сказать, к чести нашего нынешнего общества — большинство встало на сторону Хуареса. Даже те, кто вчера поносил его, приняли его сторону. Ортегу подстрекала к выступлению только кучка мальчишек, не успевших отличиться в прошедшей войне и потому жаждущих еще одной. Но он сам поторопился от них отречься и заверить народ в своей лояльности и преданности демократии.
