Евгений Доллман - Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Примерно в тот же самый час по казарме карабинеров на Виа Леньяно метался человек. Время от времени он останавливался, тряс лысой головой и, гневно вращая глазами, восклицал: «Ah, il quarantenne, il quarantenne!»[24]
Этим человеком был Бенито Муссолини, а «сорокалетним» объектом его гнева стал его собственный зять, Галеаццо Чиано, обязанный ему всем, который тем не менее подло предал его на заседании Большого совета, состоявшегося двадцать четыре часа назад. И кто знает, может быть, именно тогда у Муссолини зародилась черная мысль приговорить Чиано к расстрелу, что и было осуществлено 11 января 1944 года?
И примерно в то же самое время мир, установившийся наконец за обеденным столом королевской семьи на вилле Савойя, на той самой вилле, где фортуна отвернулась от Бенито Муссолини, был грубо нарушен. Королева Елена, обычно совсем не интересовавшаяся политикой, подняла свои прекрасные темные глаза и посмотрела на мужа. На этот раз ее беспокоили вовсе не вопросы семейного благополучия или домашнего хозяйства. Она заявила изумленным домочадцам, что до глубины души возмущена тем, что произошло сегодня на королевской вилле.
– Хотя мой отец был всего лишь черногорским королем, он никогда бы не решился нарушить священные для всех людей моей страны законы гостеприимства, причем таким грубым образом, как они были нарушены сегодня в нашем доме.
Никто не произнес ни слова. Его величество молча встал, дав знак, что обед окончен.
Глава 9
Клубок змей
Когда я в 1926 году закончил университет, я считал Гая Юлия Цезаря самым блестящим умом Рима, Августа – самым мудрым из императоров, Фридриха II Гогенштауфена – воплощением культуры позднего Средневековья, а Карла V – трагическим правителем империи, над которой никогда не заходит солнце. Я смотрел на отступничество Валленштейна от Габсбургов как на акт высшей государственной мудрости, вдохновленный благородной заботой о благополучии немецкого народа в условиях гибнущей Священной Римской империи, и так далее.
Первый удар по моей концепции истории нанесла Мюнхенская конференция 1938 года, когда я получил возможность побывать за кулисами и рассмотреть героев политического спектакля вблизи. Гибель моих исторических идеалов шла по нарастающей в течение всего времени существования оси Рим – Берлин и достигла кульминации летом 1943 года, или, если быть более точным, в период между 25 июля, когда Муссолини был свергнут и заключен под стражу, и 8 сентября, когда Италия объявила о своем отказе от союза с гитлеровской Германией. К 9 сентября я был уже готов написать вторую диссертацию, озаглавив ее «Вероломное предательство» или «Клубок змей».
Это были недели, наполненные всеобщим предательством и изменой, которые совершали не только отдельные люди, но и так называемые Великие державы.
Нельзя отрицать, что 25 июля король и его двор поставили свой спектакль с большим искусством. Добившись успеха, они принялись уверять Гитлера, что «война продолжается», надеясь усыпить его подозрения, а сами в это время занялись подготовкой почвы для заключения перемирия с врагами Италии. Ставка Гитлера в свою очередь делала вид, что искренне верит клятвам короля и тем гарантиям, которые предоставлял ее новый глава правительства, маршал Бадольо. Одновременно, под различными предлогами, ставка начала перебрасывать через Альпы подкрепления, среди которых были и личные охранники Адольфа Гитлера.
Преданный дуче Кармин Сениз, снова ставший шефом полиции, возобновил отношения со мной в память о нашем общем друге Боккини. Он сказал, что может устроить мне аудиенцию у Бадольо, который, очевидно, сгорал от желания встретиться с человеком, который когда-то перевел его книгу. В то же самое время со мной пытались завязать дружеские отношения и сотрудники Генерального штаба, располагавшегося в палаццо Видони. В прошлом я был знаком только с одним человеком из этого ведомства – генералом Кастеллано. Меня заверили в том, что армия останется верна своим союзническим обязательствам, – и все это говорилось в то самое время, когда вышеупомянутый генерал вел переговоры с союзниками и собирался 12 августа отправиться в Лиссабон, чтобы принять участие в совещании, которое должно было выработать условия перемирия.
6 августа два министра иностранных дел – Риббентроп и его вновь назначенный итальянский коллега Гварилья, бывший посол в Константинополе, отправились в сопровождении фельдмаршалов Кейтеля и Амброзио в Тарвис, расположенный на бывшей итало-австрийской границе. Несмотря на все мои старания переводить как можно точнее, конференция стала впечатляющим парадом лжи, недоверия и неискренности.
А до этого, в конце июля, судьба Вечного города и некоторых групп его населения висела буквально на волоске. Гитлер, Гиммлер и Кальтенбруннер, преемник Гейдриха на посту руководителя Центрального бюро государственной безопасности, приказали гауптштурмфюреру СС, руководителю группы VI S, VI отдела этого бюро, Отто Скорцени, высадиться в окрестностях Рима с отрядом из сорока или пятидесяти тщательно отобранных эсэсовцев. В их задачу входило установить, где содержится арестованный Муссолини, освободить его, если позволят обстоятельства, и попытаться любым способом предотвратить выход Италии из оси, не останавливаясь даже перед кровавой резней. К первой части этого задания я был совершенно равнодушен. Став свидетелем похорон фашизма ночью 25 июля, я не верил, что льву, у которого вырвали зубы, удастся вернуть себе власть над страной. Зато вторая часть задания вызывала в моей душе бурный протест, и я решил сделать все, что в моих силах, чтобы спасти Рим от бессмысленного кровопролития. И тут я приобрел себе неожиданного союзника в лице человека, который раньше всегда был моим противником, а именно Штурмбанфюрера СС Герберта Каплера, немецкого полицейского атташе в Риме. Он, как и я, считал эту часть миссии Скорцени совершеннейшим безумием, и наш странный союз был заключен. И тут, как и везде, одна сторона постаралась свести на нет действия другой. Король и Бадольо, Генеральный штаб и те военные и дипломаты, которые выступали за заключение перемирия с союзниками, Кармин Сениз и его полицейские, Гитлер и его помощники в Третьем рейхе, Риббентроп и министерство иностранных дел Германии, фельдмаршал Кессельринг, посол фон Макензен, полицейский атташе Каплер и я – все мы оказались вовлеченными, более или менее глубоко и более или менее открыто, в ужасные события лета 1943 года.
В дополнение ко всей этой неразберихе, мне пришла в голову мысль, что я тоже могу разработать политический план. И хотя до этого я только переводил подобные планы, я решил связаться с руководителем штаба Гиммлера генералом войск СС Карлом Вольфом. Я хотел убедить его, что фашизм в той форме, в которой он существовал до 25 июля, больше уже не возродится и что нужно подготовить новый, способный решить все проблемы кабинет министров к тому моменту, когда Италия под руководством Виктора-Эммануила и маршала Бадольо выйдет из состава оси. Моим «выдвиженцем» был служивший долгое время Государственным секретарем при Муссолини, а позже ставший министром сельского хозяйства профессор политической экономии Джузеппе Тассинари. Дуче продемонстрировал недальновидность, изменив свое мнение о Тассинари в худшую сторону после того, как в декабре 1941 года профессор обменялся ударами с партийным секретарем Сереной в палаццо Венеция. А ведь Тассинари был самым талантливым его министром и человеком безупречного характера. Эти качества достаточно редко встречаются в любом правительстве и почти никогда – в условиях диктатуры.
