Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945
Вылетели. На бреющем прошли передовую далеко в стороне от цели. В тылу развернулись. Легли на другой курс. Вскоре вышли на цель. Вот он, Винницкий аэродром. Взлетная полоса, самолеты на стоянках, цистерны и бочки с горючим, грузовики обслуги. «Ребята! – говорю своему звену. – Слушай приказ: атакуем с ходу!» Я шел первым. Первым и атаковал. Моя бомба разорвалась точно между двумя бомбардировщиками. Смотрю, загорелись, родимые! Видимо, были под завязку заправлены, подготовлены к вылету.
Я уже выходил из атаки, когда увидел: на взлетную полосу выруливает «Мессершмитт». Ага, зашевелились. Но его тут же накрыл один из штурмовиков третьей пары.
Воевать-то мы к тому времени научились. Это, может, год назад не сообразили бы, что с истребителем надо разбираться на земле.
Мы начали выстраивать колесо. И – пошла карусель! На штурмовку заходили по очереди. Во время второго захода немного растянулись. Это было ошибкой. Но так случалось почти всегда. Ведь тут, когда ты в колесе, надо одновременно выполнить две задачи: и отработать точно по цели, и не выпасть из строя. А это порой непросто. Более того, одна задача зачастую противоречит другой. И тут тоже увлеклись штурмовкой, растянули строй. Только вышли из атаки после второго захода, вот они, немецкие истребители. Мы сразу – плотнее в круг, в круг, в круг. И первую их атаку отбили. Надо заметить, они нас побаивались. Когда «горбатые» идут плотным правильным кругом, взять их трудно. В какое-то время один из их истребителей, как мне помнится, ведущий, проскочил в наш круг. Мы в тот момент шли еще не успев как следует собраться в плотный круг. А немец тоже был опытный. Видимо, рассчитывал, что в пылу атаки его маневр останется незамеченным. Отчаянный, надо заметить, парень был этот немец. И позицию выбрал хорошую. Если бы мы и дальше шли растянутые, он бы валил наши самолеты один за другим. А я его сразу заметил. Попал он под мои пулеметы. Помню, как красиво он падал. Но тут же на меня бросились сразу четыре истребителя. Вот тут началось… Колесо разбить трудно, но тоже можно. На войне всему есть приемы и способы, каждому виду боя, ничего нет несокрушимого. Так вот для того, чтобы разорвать колесо штурмовиков, немцы обычно выбирают один самолет, одну цель. В тот раз их целью стал я. Видимо, решили мне отомстить за своего ведущего.
Они сделали широкий разворот и ударили по моей машине сверху, почти перпендикулярно. А потом, когда поняли, что я подбит, оставили одному своему, чтобы он меня добил.
Самолет сразу потерял скорость. Я вывалился из колеса. Начало болтать. А «Мессершмитт» уже разворачивался для атаки. Во время разворота он подставился. Но пулемет бортового стрелка молчал. Я закричал: «Андрей! Стреляй!» Сержант не отвечал. Переговорное устройство молчало. Оглянулся и сразу все понял. Колпак над стрелком разбит. На осколках видны кровавые потеки. Произошло то, чего каждый пилот Ил-2 во время воздушного боя опасается больше всего: я остался без прикрытия. Немцы расстреляли стрелка. Теперь «Мессершмитт» свободно зайдет мне в хвост и срежет первой же точной очередью.
Немец был явно опытным. Я понял, что такой просто так не отстанет. Выравнивая свой самолет, краем глаза я следил за немцем. Вот он сделал разворот, начал набор высоты. Так, понятно, значит, будет снова атаковать сверху. Бить, как сокол бьет голубя. Это непростая атака, новичку она не по плечу. Через несколько мгновений самолет блеснул плоскостями и обрушил на мой Ил-2 свой залп. Мою голову сразу обожгло горячим. Колпак был весь в трещинах. Но пули все же не пробили бронированное стекло. Но осколки от плекса и кусочки разбитых очков посекли мое лицо и руки. Глаза целы. Я это сразу понял. Понял и обрадовался. Во время удара я успел закрыть глаза. Теперь их заливало кровью. Но с этим можно было справиться.
Еще сильнее и чаще зачихал мой мотор. Машину стало швырять из стороны в сторону. Вот что уже тут необходимо летчику, так это хладнокровие, чтобы удержать машину и верить в ее полет. Запахло гарью. Значит, все же горю, понял я.
Опытный, очень опытный попался мне в этот раз немец. Все он знал.
Дело в том, что мотор нашего трудяги войны ничем не был защищен сверху. Снизу была основательная защита, почти танковая, – бронированный лист. Мы ведь во время штурмовок ходили буквально по головам немцев. Внизу все рвалось. Летели осколки. По нас стреляли из всего, из чего только можно было стрелять. Бывало, такие удары были, что машину на несколько метров подбрасывало вверх или швыряло в сторону и требовались усилия и сосредоточенность, чтобы выровнять ее в нормальный горизонтальный полет и не рухнуть или не наскочить на кого-нибудь из своих товарищей. И такие случаи были. Вот почему снизу корпус машины, особенно мотор, был надежно закрыт. Хотя от зенитного снаряда при точном попадании не могла спасти никакая броня. А вот сверху мотор прикрывала лишь тонкая фанера.
Иногда теперь неглубокие историки и недобросовестные политики с пренебрежением говорят о том, что советские летчики во время Великой Отечественной войны летали, мол, на фанере. Как бывший летчик 208-го штурмового авиационного ордена Суворова полка 227-й авиадивизии 8-й воздушной армии, как пилот Ил-2, сделавший 171 боевой вылет, свидетельствую: наш штурмовик был прекрасной машиной, созданной для войны, для уничтожения и подавления противника. Удивительное дело: вначале Ил-2 был цельнометаллическим, но горел сильнее и чаще, чем после, когда его стали обшивать фанерой. Может, потому, что летать научились лучше, точнее стрелять. Но факт остается фактом.
И вот я горю. Уже начало вырываться из мотора пламя. Надо было попытаться сбить его. Как это делать, я знал лишь теоретически. Гореть еще не приходилось. Что-то запомнил из рассказов тех, кто уже горел в воздухе.
И тут в наушниках я услышал голос сержанта. Живой! Но мычит что-то бессвязное. Видимо, тоже почувствовал дым. А мне не легче от этого: теперь и его судьба в моих руках. Так-то я думал: Андрей уже убит, а я ранен, хрен с ним, пусть добивает в воздухе… Ко всему уже был готов.
Тяну. Тяну домой. Только бы перевалить через линию фронта. А там, на своей земле, каждая полянка – родная. Плюхнусь на ближайшую. Только бы на свою землю. Хотя бы до позиций пехоты. А уж они-то не выдадут…
Тут я немного приуныл. Немца из виду потерял. Не до него было. Машина вся дрожит, колотится. Такое впечатление, что в любую минуту может сорваться в штопор. Немец возник неожиданно и оттуда, откуда я его не ждал. Мои глаза заливало кровью. Кабина наполнялась дымом. Видимость… Какая к черту видимость?.. «Мессершмитт» пронесся рядом. Качнуло самолет. Выстрелов не последовало. Почему он не открыл огонь? Я проводил взглядом его удаляющийся корпус. С удивлением увидел, как немец сделал бочку и взмыл вверх. И я понял, что это было: он ликовал, праздновал победу, демонстрировал свое превосходство.
