Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945
Новый разворот. Заходим. Атакуем. Теперь – на зенитки. Потому что безнаказанно бомбить колонну они нам уже не дадут. Кто кого. Когда самолет уже налегке, пикировать намного проще. Машина становится более маневренной и послушной. Хорошо видишь, как струи твоих пулеметов и пушек вспарывают землю, моторы и кузова грузовиков, кромсают бегущих солдат. Все ближе, ближе они к «Эрликонам» и их расчетам. Те стреляют в ответ, не разбегаются. Навстречу брызжет струя разрывных снарядов. Вот это схватка!
Проскочили над ними. И кажется, одну накрыли. Внизу, в середине колонны, откуда только что стреляла зенитка, все заволокло дымом. Вспышек выстрелов не видать. Да, есть попадание. Я оглянулся на машину ведомого: что с ним? Самолет Алексеева с высоты примерно пятьдесят метров резко пошел вниз, вниз, вниз. Плюхнулся на небольшую полянку. Это означало, что Володя жив и машину посадил правильно. Не падал. Видимо, снаряд попал в мотор. «Эрликон» стрелял нам навстречу.
Смотрю, от дороги к нему уже бегут немцы. Я бросил колонну и начал прикрывать Алексеева. Несколько раз заходил и отгонял немцев. Кричал ему в микрофон: «Держись, Володя!» Но эфир молчал. Не знаю, слышал ли он мой голос. Патронов у меня оставалось все меньше. Я делал еще один заход, еще. В переговорное устройство услышал голос стрелка: «Командир, мы ничем уже не сможем помочь им». И тут же: «Командир! Мессеры справа! Два! Три! Командир, они атакуют!» – «Спокойно, сержант, у нас три пулемета», – сказал я ему. И в это время по обшивке, по нашей фанере забарабанили пули. Попали и в мотор. Мотор сразу стал работать с перебоями. Упала скорость. Я это почувствовал. И понял: нельзя им дать понять, что я поврежден, иначе навалятся всей стаей и разорвут в один миг.
Вот они опять перестроились и начали приближаться. Тут главное – внимание. Внимание и реакция. Смотрю, ведущий нырнул для атаки. Но я бросил машину в сторону, и огненный трассер прошел мимо, в нескольких метрах от нас. Резко убавляю скорость. Истребители проскочили мимо. Конечно, опытные асы такой ошибки не допустили бы: влететь всей кучей под пулеметы Ил-2. Новички. Я сразу это определил. Поймал в перекрестье ближний самолет и нажал на гашетку. Заработали оба пулемета. Стрелок тут же закричал: «Есть попадание, командир! Горит!» Пара «Мессершмиттов» тут же взмыла вверх и ушла в сторону. Больше они не приближались.
Кое-как, с чихающим мотором и зияющими в плоскостях дырами, дотянул до аэродрома. Сел. Тут же подкатили комполка подполковник Марковцев и комэск капитан Герасимов. «Где Алексеев? Где колонна?» – «Там», – говорю. «Сбит?» – «Да, сбит. Но самолет смог посадить. Если сейчас же вылететь, еще можно им помочь». И показал им на карте квадрат.
Я еще выбирался из кабины, усталый, весь как будто выдавленный, а 1-я эскадрилья уже взлетала.
Потом, вечером, рассказали: колонну они отыскали быстро – по шлейфам дымов. Разделали ее, раскидали по обочинам до последнего колеса. Но младшего лейтенанта Алексеева и его стрелка спасти не удалось.
Я часто вспоминаю его, Володю Алексеева, моего боевого товарища. Других, кого потерял в небе и на земле. Мы делили нашу фронтовую судьбу. А там… Кому что выпадало. И это не только фраза. Когда падал, сбитый зенитным огнем, ведущий, всегда первым начинавший атаку, ведомый оставался один, и в это время практически он был не защищен от атаки истребителя. Когда загорался ведомый, трудно приходилось ведущему. Очередная атака «Мессершмиттов» или серия зенитного огня предназначалась ему. Мы были сильны в небе нашей дружбой. Боевые и технические данные наших машин и их огневая мощь – все это было прилагательным к нашей дружбе. Мы ели кашу из одного котла. Штурмовали одни объекты. Одни и те же «Мессершмитты» атаковали нас, пытаясь помешать нашей работе. Но мы выстраивали в небе колесо и продолжали штурмовку. И работали по объектам, и отгоняли немецких истребителей. Каждый из нас прикрывал хвост летящего впереди. Ты надежно прикрываешь тыл товарища, и твою спину в это время кто-то защищает так же надежно. А все остальное решала уже судьба и случай. Немцы ведь тоже стреляли хорошо. Кому – снаряд из «Эрликона» в кабину, в мотор, в бензобак, кому пулеметная очередь по плоскостям, по «фонарю», по рулевым тягам…
Мы ходили в атаку. Именно ходили. Как ходит в атаку пехота. Поднимается и идет. Так и мы: вылетали и шли строем на бреющем, выходили на объект и бросались на противника. Вместе с пехотой мы ползали по передовой. А те, внизу, делали свое дело: отбрасывали противника и закреплялись на новом рубеже. Тогда, отработав еще и по тылам противника, если оставался боезапас, уходили домой. Наши пехотинцы любили нас. Уважали. Бывало, собьют кого и, если упал на нейтральной, тут же бросаются в атаку, чтобы отбить пилота и стрелка и утащить к себе, хотя бы даже безнадежно раненого. А живых тут же вели к себе в землянку, наливали. Говорили: ты, штурмовик, наш брат. Это точно. По передовой ходили на пятиметровой высоте и ниже. Только и смотришь – как бы в телеграфный столб не врезаться.
Потом, после боев под Житомиром, мы были на том месте, где погиб экипаж Володи Алексеева. Специально ездили с товарищами. Нашли самолет. Тела летчиков уже подобрали местные жители и похоронили неподалеку. Рассказали, что они до последнего отстреливались из бортового пулемета.
Вспоминаю своего комэска капитана Гуляева. На земле он бывал мудрым и рассудительным, а в небе отчаянный и рисковый. В Польше, под городом Лослау, зенитный снаряд попал в его машину, и она взорвалась в воздухе. Полный боекомплект, полные баки горючего. Мы еще только шли на штурмовку.
Вспоминаю капитана Арсермо Сепульвегу, нашего отважного испанца, погибшего во время атаки на немецкую танковую колонну. Он не вышел из атаки, врезался в землю и взорвался. Видимо, был убит в воздухе.
Вспоминаю младшего лейтенанта Николая Мордарьева. Коля был подбит немецким истребителем. Загорелся. Выпрыгнул с парашютом. Все он сделал правильно, как учили. Застрелился из пистолета, когда немцы окружили его.
Мы ведь знали, что в плен нас, штурмовиков, не брали. Не было у немцев в концлагерях русских летчиков-штурмовиков. Понимали, что с пистолетом, если собьют, много не навоюешь. Но личное оружие все же брали с собой всегда. Знали – плена не будет.
Штурмовики нашего полка были выкрашены сверху в зеленый цвет, а снизу в голубой. Летали мы низко, и немцам наши «горбатые» казались черными. Появлялись мы, как правило, неожиданно и открывали по ним обвальный огонь. За это они нас, штурмовиков, называли «черной смертью».
– Расскажу теперь, как меня сбили. Незабываемое впечатление. Это было, как мне помнится, 24 января 1944 года. Мы вылетели полком. Нашу эскадрилью повел комэск майор Говорухин. Перед вылетом была поставлена задача: 1-й эскадрилье произвести штурмовку Винницкого аэродрома, 2-й – нанести удар по железнодорожной станции. Я – в составе 1-й. Майор Говорухин перед вылетом сказал нам, что немцы конечно же охраняют аэродром, ведут постоянное патрулирование в небе и постараются не подпустить нас к объекту. И говорит: «Тут надо их перехитрить. Надо как-то прорваться и сделать хотя бы два захода. Два захода, ребята! Наша задача – два захода! И – домой».
