Ханс-Йоахим Шульце - Документы жизни и деятельности И. С. Баха
360 (III/801)[439]
Жизнеописание моего покойного отца в «Мицлере»[440] — благодаря моей помощи [и участию в составлении его] — самое достоверное. Среди перечисленных в нем рукописных клавирных вещей недостает 15 двухголосных инвенций и 15 трехголосных симфоний,[441] а также 6 маленьких прелюдий. Касательно церковных вещей покойного — можно указать на то, что работал он [над ними] жертвенно и сообразно [их] содержанию, без комического небрежения словами, стремясь выразить не отдельные слова, а смысл целого, что и послужило поводом к нередко высказываемым смехотворным соображениям, которые иной раз восхищают людей неразумных, но желающих слыть разумными. Никто и никогда еще не опробовал орган так тщательно и в то же время по справедливости. В органостроении он разбирался самым лучшим образом. Если выходило так, что органный мастер, хорошо справившийся со своим делом, оставался от сооружения органа в убытке, то Бах прилагал усилия к тому, чтобы патроны выплатили мастеру добавочную сумму. Регистровкой [органа] никто не владел так, как он. Часто органисты приходили в ужас от его манеры включения регистров, полагая, что, если использовать регистры их органов так, как хочет он, ничего хорошего (с. 239) получиться не может, однако потом поражались достигнутому эффекту. Эти познания погребены вместе с ним. При опробовании органа он первым делом говорил шутливым тоном: «Прежде всего мне нужно узнать, хороши ли у органа легкие» — и, включив всё, чем только располагал инструмент, начинал играть в предельно многозвучной манере; органисты при этом обычно просто бледнели от ужаса. Чистота строя инструментов, равно как и всего оркестра, была его первейшей заботой. Он никому не доверял настройку своих инструментов и укрепление «перышек» [клавесина]. Он все делал сам. В вопросах размещения оркестра он был сведущ, как никто. Он умел использовать любое место. Особенности того или иного помещения были ему ясны с первого взгляда. Вот примечательный тому пример: когда он гостил у меня в Берлине, я показал ему новое здание оперы: он тотчас же отметил все, что там было сделано удачно, и все изъяны (с точки зрения музыканта). Я показал ему [находящийся] там же большой трапезный зал; мы прошли на верхнюю галерею, окружающую весь зал; он посмотрел на потолок и без долгих размышлений сказал, что у архитектора тут непреднамеренно получилась такая никому не ведомая любопытная штука: если кто-нибудь в одном углу продолговатого четырехугольного зала тихонько скажет шепотом несколько слов в стену, то другой, стоящий лицом к стене в противоположном углу, совершенно отчетливо услышит эти слова, тогда как ни в середине [зала], ни в других местах никто не расслышит ровным счетом ничего. — Редкостный, удивительный кунштюк строительного искусства! Эффект этот производили размещенные в сводчатом потолке арки, на которые он сразу же обратил внимание. Он замечал малейшую фальшивую ноту при самом большом составе исполнителей. Будучи величайшим знатоком гармонии, [в ансамбле] он больше всего любил играть на альте — в согласованной [с другими инструментами] динамике. В юности — вплоть до довольно зрелого возраста — он чисто и проникновенно играл на скрипке и тем самым удерживал оркестр в большей упорядоченности, чем того можно было бы добиться, играя на клавесине. Он в совершенстве знал возможности всех смычковых инструментов. Об этом свидетельствуют его сольные вещи для скрипки и для виолончели без баса [continuo]. Один из (с. 240) сильнейших скрипачей как-то говорил мне, что не может посоветовать тем, кто хочет стать хорошим скрипачом, ничего более совершенного, чем упомянутые сольные скрипичные сочинения. Величайший мастер гармонии, он неоднократно играл аккомпанементы к трио и, будучи в веселом расположении духа, а также зная, что автор этих трио на него за это не обидится, экспромтом делал из них — по предложенному ему беспомощно цифрованному басу — такой замечательный квартет, что автор просто диву давался. Слушая многоголосную фугу для большого состава исполнителей, он уже после первых проведений темы умел предсказать, какие могут встретиться в дальнейшем контрапунктические приемы, и — если я стоял рядом с ним (это со мной он делился своими соображениями) — радовался и толкал меня, когда ожидания его оправдывались. У него был хороший проникновенный голос большого диапазона; хороша была и его манера пения. В контрапунктах и фугах никто так удачно, как он, не пользовался всеми стилями, фигурами и вообще всем многообразием тем[атического материала].
О нем рассказывают много историй со всякого рода приключениями. Быть может, некоторые из них (насчет его юношеских проделок с потасовками) и не относятся к числу небылиц. Обо всем этом отец и слышать не хотел, так что оставьте эти забавные вещи в покое. <…> Приведенные выше сведения об отце я набросал без всяких прикрас — так, как мне они пришли на память. Располагайте ими, как Вам будет угодно, и приведите их в больший порядок.
[К. Ф. Э. Бах — И. Н. Форкелю (в Гёттинген). — Гамбург, конец 1774 г.]
361 (III/803)[442]
Жизнеописание моего покойного отца в «Мицлере»,[443] дражайший друг, составлено в Берлине покойным Агриколой и мною;[444] Мицлер же добавил лишь [текст] от слов «В „Общество“» и до конца. Добавление это мало чего стоит. Покойный был — точно так же, как и я, да и все настоящие музыканты, — не охотник до сухих математических материй.
[Теперь отвечу — по порядку — на Ваши вопросы.]
Во-1-х: Обучение покойного в Ордруфе, видимо, состояло из уроков игры на органе, не более того. (с. 241)
Bo-2-х: помимо Фробергера, Керля и Пахельбеля, он любил и изучал также сочинения Фрескобальди, баденского капельмейстера Фишера, Штрунка, некоторых старых хороших французских [композиторов], Букстехуде, Райнкена, Брунса и люнебургского органиста Бёма.
В-3-х: из-за чего он переехал из Люнебурга в Веймар — не знаю.
В-4-х: Покойный сформировал свой вкус посредством привнесения собственного [начала].
В-5-х: Лишь собственные размышления сделали его еще в юности большим мастером фуги. Вышеупомянутые любимые его композиторы все были сильны в фуге.
В-6-х: Размещение оркестра он освоил без систематического изучения акустики — благодаря исполнению многих сочинений в церквах, при дворе, а часто и под открытым небом, в самых странных и неудобных условиях. Этот опыт — наряду с природным чутьем к зависимости звучания от архитектуры и соответствующими знаниями, приобретенными, в частности, благодаря знакомству с тем, как правильно установить орган, сгруппировать и разместить его регистры и т. п., - он прекрасно умел использовать.
