Сара Корбетт - Дом в небе
И они воспользовались этим правом. То, что они сделали со мной утром в этой комнате, называлось у них «обыск». Участвовали все. Позже я поняла, как важно было, чтобы никто не остался в стороне, чтобы все были повязаны, чтобы каждый разделил общую вину и не смог бы осуждать остальных ни тогда, ни потом – в течение следующих месяцев. Вместе они пересекли черту, за которой не было достоинства. У меня открылось кровотечение и не прекращалось несколько недель.
Глава 34. Новые правила
С того дня я погрузилась в темноту. В физическую темноту, в черную пустоту, ограниченную четырьмя стенами. Это была комната в новом доме, находящемся где-то далеко за пределами Могадишо, в катакомбах еще одной безымянной деревни.
В ту же ночь они затолкали нас с Найджелом в машину и повезли. Всю дорогу я просидела не шевелясь – любое движение отзывалось в моем истерзанном теле дикой болью, так что порой мое сознание отключалось и наблюдало за всем происходящим как бы со стороны. Рядом громко сопел Найджел. Так громко, что я боялась, как бы они снова не начали его бить. Он был голый до пояса – страшно было даже представить, по какой причине. В багажнике, под ногами у мальчиков с автоматами, гремели горшки и шуршали пластиковые пакеты – знак того, что нас перевозят на новое место.
* * *В новом доме я не успела ничего рассмотреть, поскольку меня спешно проволокли по коридору и толкнули в комнату. Но перед тем как выйти из машины, я обернулась и сказала Найджелу сквозь слезы:
– Держись, мы выберемся отсюда, Найдж. Но может быть, не скоро увидимся.
Он тоже заплакал. Вопреки всему мне хотелось, чтобы он меня обнял.
Меня поселили в темной комнате без окон – швырнули мне туда поролоновый матрас, пакеты с вещами и кусок бурого линолеума, который теперь повсюду меня сопровождал. Огромная, как пещера, комната наверняка должна была служить кладовой. В затхлом воздухе – ввиду отсутствия вентиляции – висел стойкий запах мочи и плесени. У двери была ниша, откуда несло сыростью. Там находился туалет. Если раньше я все время мечтала, что нас найдут: кто-нибудь засечет сигнал сотового телефона, Канада и Австралия пошлют нам на помощь солдат или наемников, проговорится кто-нибудь из жен, кузенов или матерей наших похитителей, и нас вырвут из плена, то теперь – в этом черном душном ящике – все мои надежды задохнулись.
Я потеряла много крови и страдала от лихорадки и головной боли. Я была уверена, что умираю мучительной медленной смертью. Но пока я была жива и, лежа на матрасе, слушала темноту – пыталась уловить даже легчайшие звуки, достигавшие моей темницы: писк крысы в дальнем углу, стук молотка по стене в другом конце дома – наверное, там вешали москитную сетку. А потом я услышала покашливание в коридоре – сухой человеческий кашель. Это было что-то новенькое. Я решила, что схожу с ума, тем более что кашляла явно женщина.
Наконец, я уснула, подумав, что утром станет легче и светлее. Но когда проснулась, в поту, ознобе, по-прежнему чувствуя каждую ссадину на теле, под дверью белела тонкая полоска, которая ничего не освещала.
Таков был Темный Дом. Здесь были новые правила, и тюремщики стали требовать их выполнения с самых первых минут. Мне было запрещено разговаривать и сидеть на матрасе. Я могла лежать только на боку. Пить и есть я должна была, опираясь на локоть. За малейшее нарушение меня избивали. Моя тюрьма больше не была размером с комнату, она съежилась до размера моего матраса семь футов в длину. Раньше мне покупали на рынке чистую питьевую воду в бутылках, а теперь давали на день такую же двухлитровую бутылку, но с водой из-под крана. Вода имела вкус железа, и после нее оставался полный рот ржавчины.
На второй день Абдулла пришел с фонариком и обнаружил, что я перевернулась на спину. Он злобно пнул меня под ребра и зашипел:
– На бок! Вот так!
И снова ударил меня, чтобы я тверже запомнила правило. Я догадывалась, чем это вызвано. Они видели, как я перед побегом целыми днями ходила по комнате, укрепляя мышцы, и теперь делали все, чтобы я ослабела и не могла опять убежать. Они запрещали мне лежать на спине, думая, что это придаст мне сил. Наверное, они боялись, что я начну поднимать ноги, качать пресс и снова что-нибудь придумаю в плане побега. Пять раз в день меня водили в туалет. Я тащила свои кандалы, а сзади шел мальчик с автоматом. Под потолком в туалете имелась вентиляционное окошко, сквозь которое днем проникал тусклый мозаичный свет – этого хватало, чтобы разглядеть унитаз, раковину и ржавую душевую головку в углу. Водопровод, разумеется, не работал. Воду мальчики приносили в кувшине.
После омовения следовала молитва. Теперь я была рада, что я могу молиться пять раз в день, поскольку других движений мне не позволяли. Чаще всего позади стояли два тюремщика, освещая меня фонариком или экраном сотового телефона, и следили, чтобы я делала все правильно. Я читала молитвы и клала поклоны на своем молельном коврике из линолеума, а кандалы резали мои лодыжки. Сесть на пятки в завершение каждого цикла молитвы я вообще не могла.
Мальчики высмеивали мой скверный арабский и тембр моего голоса.
– Ты плохая мусульманка, Амина, – говорил Абдулла, – ты лгунья. – Его смех, как хлыст, стегал темноту.
На четвертый день мне стало совсем худо от грязной воды. Желудок горел огнем, кишечник бурчал. Я била в пол пластиковой бутылкой, показывая, что мне нужно в туалет. Мальчики иногда приходили на мой зов, а иногда и нет. Они взяли за привычку оставлять мою дверь приоткрытой, чтобы бесшумно входить и пугать меня, когда я сплю. Несколько раз я просыпалась от шума и света направленного на меня фонарика и видела, что Абдулла и Мохаммед швыряют об стену мои вещи, опять требуя предъявить «документы». С переездом в Темный Дом они забрали мои книги и таблетки. У меня остались только ватные палочки, косметическое молочко для тела, духи, огромный тюбик зубной пасты и единственная смена одежды. И больше ничего. Нет, была еще одна вещь, непонятно как попавшая ко мне, – малиновая рубашка Найджела, вся в дырах и без рукава, – которая была на нем в день побега. Я засыпала, сжимая ее в руках. Порой я слышала, как в коридоре позвякивает его цепь. А еще часто повторялся этот незнакомый кашель – сухой, лающий, явно женский. Поскольку он был слышен и днем и ночью, то женщина жила в доме. Откуда здесь женщина? Она тоже невольница? Может быть, чья-то жена? Прислуга? Я ломала голову над разгадкой этого странного явления, хотя уже успела понять, что далеко не каждая женщина готова прийти мне на помощь. Но, так или иначе, она была не менее больна, чем я.
