Александра Богданович - Три последних самодержца
Говорили нам, что в своей речи в Военно-медицинской академии после беспорядков 8 февраля Куропаткин назвал полицию «темной силой». Плеве про Клейгельса сказал, что в общественном мнении он так упал, что ему не подняться, что нагайки ему не простят.
7 марта.
Клейгельс говорил о приехавшей в Петербург финской депутации (325 человек), что он проследил за ней, куда и как ее разместили. Затем он вызвал 8 человек из ее состава и объявил им, что не позволит им ходить массами по городу, что ослушников вышлет из города, а так как они уже начали путешествия, знакомство с городами, то возможно, что, при их ослушании, они уедут дальше в Россию. Вчера мы слышали, что депутаты начинают понимать, что своего здесь не добьются, и некоторые из них уже уехали обратно в Финляндию. Царь депутацию не принял.
8 марта.
Анастасьев зашел из Гос. совета, говорит, что между министрами глухая вражда, что записка о студентах повредила Витте, что члены Гос. совета против Горемыкина и Боголепова. Муравьев (юстиция) сказал Анастасьеву, что Ванновский отлично ведет дело дознания, вполне отрицает политическую подкладку в этих беспорядках, на которой Горемыка настаивает. По мнению Апастасьева, даже прокламации, которые бродят повсюду, якобы выходят из Департамента полиции, — это уж чересчур. Горемыка распускает про записку Витте, что он ее сам пропагандирует между студентами.
9 марта.
Пантелееву сказал А. П. Игнатьев, что царь принимал ректора Сергеевича и профессоров и что ректор настаивал у царя, что необходимо ему дать конституцию. По словам Пантелеева, царь желал бы восстановления III отделения, но это сделать несвоевременно, да и все министры против этого восстанут.
10 марта.
Вот письмо, которое Суворин написал 8 марта:
«Прошу вас передать Е. В., что «документ» (документ, данный Клейгельсом, сведения, им посланные в комиссию Ванновского), доставленный мне, убедил меня, что если со стороны студентов и было что негожее, то и со стороны полиции; и полиция уже потому виновата, что ее было невообразимое множество — одних городовых с околоточными и офицерами до 1089 человек. А если считать жандармерию и конницу полицейскую, то, пожалуй, выйдет, что на каждых двух студентов был один страж — конный, либо пеший. Разве при такой силе можно бить кого-нибудь? А лупить нагайками никого не следует. Я бы это Клейгельсу сказал. Если будет что нового, пожалуйста, передайте по телефону. А то я приехать могу. Мне только обедать трудно, а приехать по делу готов. Сегодня меня колотят в «Спб. ведомостях» — сравнивают акт 20 февраля 1899 года (назначение комиссии Ванновского) с 19 февраля 1861 г. Вот куда пошло. Признаюсь, не ожидал (см. выписку в «Спб. ведомостях» из «Либавских новостей»). Очень любопытно. Точно конституция идет. А князь Ухтомский все это одобряет и подзуживает (это слово не разобрала). Мне скверно. Хотелось уехать в Москву. Но еще хуже буду волноваться».
13 марта.
Дейтрих говорил Е. В., что между Россией и Англией ладится полное соглашение относительно китайских вопросов. Значит, Англия успела нас отуманить. Наши государственные люди никуда не годятся по сравнению с англичанами.
Во французской газетке «Petit Bleu» напечатано про одного сановного дипломата, которого газета не назвала, что он, нуждаясь в деньгах, продал якобы немцам военную франко-русскую конвенцию, и, когда это дело открылось, тогда французы, во избежание скандала для дипломата, сделали козлом отпущения Дрейфуса, которого судили, осудили и отправили на Чертов остров. На другой день другая газетка, «Fronde», назвала имя дипломата — барон Моренгейм — и говорит, что поэтому-де он был смещен со своего поста, поселился в По, так как ему въезд в Россию воспрещен. В «Temps» напечатано интервью корреспондента газеты с Моренгеймом, в котором он оправдывается.
15 марта.
Сегодня был Клейгельс. Сказал, что для правительства лучше, что вся студенческая история приключилась после праздника их, 8 февраля, а не в прошлом году, когда они затеяли панихиду по Ветровой, которую полиции удалось парализовать, не допустить. Тогда студенты еще не были готовы для производства беспорядков по всей России, но летом у них собрался их комитет в Москве, и тогда они придумали всю эту организацию. В Киеве университет закрыт, 52 студента высланы. Н. П. Петров был на вокзале железной дороги, когда они уезжали из Киева, видел торжественные проводы, которые им были устроены всеми студентами, которых на вокзале набралось до 1000 человек, другим пассажирам не было места войти на станцию. Студенты, провожавшие, пели Марсельезу и другие самые безнравственные песни.
Собрались сегодня к завтраку Остен-Сакен, Валь и Андреев. Валь нападал на полицию, на Клейгельса, на Горемыку, находил, что это дело студентов раздуто, выдумано самим Горемыкой, который хочет удержаться на своем месте тем, что царя будет держать в уверенности, что спасает его от анархистов; что Петров не позволяет Горемыке уходить, его учит, как действовать; что с уходом Горемыки выгонят и Петрова. Валь говорил, что на Румянцевской площади было два отряда конной полиции по 50 человек. Клейгельс же вчера уверял, что полиции там было только 35 человек под начальством Владимирова и что полиция якобы оборонялась от нападений студентов.
16 марта.
Прислали сегодня Е. В. следующие стихи:
Колыбельная песня (новые вирши на старый напев)Спи, младенец наш прекрасный
Баюшки-баю.
Управлять ведь труд ужасный,
Скучно — и к чему?
Хорошо ли, или скверно
Станешь управлять,
Чему быть, того, наверно,
Нам не миновать.
Врут паши твои шикарно.
Правду как же знать?
Их сменить? — Было бы славно,
Но кого же взять
Им на смену? — Вот, примерно,
Горемычный врет
И дела твои прескверно,
Пагубно ведет.
Но кому же эпопею
Эту передать?
Не ментора же Сергея
Муравьева взять. (Витте)
Лгун он тоже, но умнее,
И уж плутовать.
На корыстные затеи
Страх, как тароват!
Еще юношей тягался
Со своим отцом;
Состоянья добивался
От него судом.
За что дядя, негодуя,
Титула не дал
Позже он жену вторую
Пруссаку продал.
С Дервиза взял куш почтенный
За придворный сан.
Тож Сибиряков блаженный
Щедрую дал дань.
Дал Ратьков, глава столицы
За свои дела,
И слыхать, что по юстицьи
Продают места.
Взять ли графа нам из града, (гр. А. П. Игнатьев)
Где крестилась Русь?
Иль того, что был в Царьграде (гр. Н. П. Игнатьев)
Вот уж славный гусь!
Оба врут не хуже Горе-
Мычного паши;
Николай же станет вскоре
драть с нас бакшиши.
Иль Димитра, что Митавой (Сипягин)
Уважаем был
Но ведь глуп он — этой славой
Громко он прослыл.
Он не врет, но он глупее,
Хуже Дурново;
А не трудно быть умнее
Вани — tête de veau[76].
Может, с именем чухонским
Нам барона взять. (бар. А. А. Икскуль)
Ведь он с говором ливонским
И не станет лгать.
Так ли? Уж он горемычным
Духом заражен
И едва ли симпатичным
Будет многим он.
Взять ли князя, что Дворянским
Банком управлял?
Как он князем Оболенским
Никогда не врал.
Из правителей провинций
Может нам избрать?
Есть там князь Имеретинский —
Смел, но верхогляд.
На Кавказе куролесит
Тучный князь Гри-Гри (Голицын)
Телом очень много весит
Совестью — ни-ни.
А в Сибири Горемыка
Есть еще другой
Хоть он плохо вяжет лыко,
Но Ивану свой. (Горемыкин)
В Киеве стратегик славный (Драгомиров)
Чудеса творит
Шут он, правда, преисправный
И зело чудит.
Быть Суворовым мечтает
Этот скоморох,
Все комедию ломает
А на деле плох.
В Вильне Троций — честный воин,
Но в правленьи прост.
С делом вовсе не освоен,
правит им прохвост.
Но довольно разбираться
В сонме тех мужей.
Вне какого основаться
Выбор твой — не смей.
Есть и люди честных мнений,
С знаньем и умом.
На беду же злой твой гений
Запер им твой дом.
Им указчик синодальный (Победоносцев)
Ходу не дает.
Бедоносцев он фатальный
И к беде ведет.
Он же, чтобы мужа дела
Сам ты не нашел,
Горемыку скороспело
Живо изобрел.
Что тут спорить с ним напрасно!
Правду я скажу:
Лучше спать тебе прекрасно.
Баюшки-баю.
Остроумный гешефт
Для вывесок питейных заведений
