Евгений Доллман - Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Я вспомнил речь донны Ракеле, надеясь, что адъютант в Тревизо сделал то, о чем я его просил. Вернувшись домой сильно расстроенным, я увидел, что синьорина Биби склонилась над английской грамматикой. Это не только не улучшило моего настроения, но наполнило новыми мрачными предчувствиями. Я попытался связаться с бывшим послом в Лондоне, а теперь президентом фашистской палаты Дино Гранди, с которым у меня установились хорошие отношения. Я знал, что он уже давно стоит во главе фронта, направленного против Муссолини, и является самым умным из фашистских руководителей. В прошлом он разговаривал со мной если не искренне, то, по крайней мере, с тем чистосердечием, с каким разговаривает любой итальянец, который желает сообщить собеседнику свои мысли и не боится скомпрометировать себя. Однако он отказался встретиться со мной – еще одно свидетельство того, как были настроены итальянцы за неделю до событий 25 июня 1943 года.
Я спросил себя, стоит ли мне обратиться к кому-нибудь другому, но, поразмыслив, пришел к выводу, что самое лучшее сейчас – вообще ничего не предпринимать. Гитлер совещался с Муссолини, Рим гордился тем, что немецкое посольство переполнено сотрудниками, среди которых был даже специальный полицейский атташе, отвечающий за вопросы безопасности, а военные представлены своими генералами. Что оставалось мне делать? Я уже и так сделал все, что мог, передав слова донны Ракеле. Тем не менее, узнав о внеочередном заседании Большого фашистского совета, состоявшегося по требованию дуче вечером 24 июля, я решил предпринять еще один шаг. Я заверил господина Макензена, что сразу же после окончания совещания выжму из всех моих контактов и связей всю возможную информацию о том, что на нем обсуждалось. Я надеялся главным образом на помощь Буффарини-Гвиди, который, уйдя с поста министра, остался тем не менее членом совета. И я сдержал свое обещание, не зная, что мой доклад станет косвенной причиной отзыва посла. Позже я жалел о том, что моя единственная попытка сделать шаг, который мог бы привести к важным политическим последствиям, нанесла вред человеку, относившемуся ко мне по-дружески и даже по-отечески.
Вечером 24 июля я отправился на свою обычную прогулку по Монте-Пинчио. Вечный город выглядел почти таким же, каким он бывает в этот час и в это время года. Солнце медленно садилось в лилово-серую дымку, а над куполом собора Святого Петра нависли свинцовые облака, принесенные сирокко. Дымка показалась мне удручающе близкой, и не многие люди решились присоединиться ко мне в надежде глотнуть свежего воздуха, который нес слабый теплый бриз со стороны моря. Мое внимание привлекли две фигуры. Одна из них принадлежала принцессе Анн-Мари Бисмарк, на шведскую красоту и свежесть которой южный римский ветер не оказал никакого влияния. Ее спутником был Филиппо Анфузо, бывший старший секретарь Чиано, а теперь итальянский посол в Будапеште. Он утратил часть своего внешнего лоска, который делал его любимцем римских женщин, и выглядел очень обеспокоенным и серьезным. Таким я его еще никогда не видел. Мы несколько раз прошлись вдоль террасы, и Анфузо нарисовал мне мрачную картину того, что произошло в палаццо Венеция. Он возмущался тем, что Муссолини распустил мушкетеров, эту преторианскую гвардию, которая следила за его личной безопасностью. Анфузо не был членом Большого совета, но он намекнул мне, что если бы он им был, то знал бы, что делать. Но не успел я задать ему вопросы, которые крутились у меня на языке, как принцесса сменила тему разговора. Быть может, ей стало скучно или душно, но, скорее всего, она не хотела, чтобы ее галантный спутник разговаривал со мной на такую деликатную тему. Как бы то ни было, я так никогда и не узнал, что сделал бы Филиппо Анфузо на месте Бенито Муссолини.
Я вернулся домой в задумчивом настроении и обнаружил, что меня ждет послание. Буффарини-Гвиди писал, что завтра в полдень будет ждать меня в хорошо известном ресторане в старом квартале города. Я обнаружил здесь и синьорину Биби, которая на этот раз не штудировала английскую грамматику, а беседовала за бутылкой очень сухого мартини с римским князем весьма высокого положения и имени. Они так сильно увлеклись разговором, что не слышали, как я вошел. Я так и не узнал, о чем они беседовали, но догадался об этом позже, когда дон Франческо рассказал мне о своих уединенных обширных замках, часть из которых была мне известна и которые были совершенно неприступны.
Дон Франческо был моим близким другом. Кроме того, он был одним из тех немногих римских аристократов, которые признавали, что и среди немцев попадаются иногда достойные уважения женщины и мужчины. Я до сих пор не могу прийти в себя от сказочного взлета малышки Биби – из мира Альфредо и его друзей в рафинированный мир римских палаццо, самый красивый из которых она занимает сейчас в качестве княгини и жены дона Франческо. Впрочем, этот взлет произошел не без моей помощи. Как жаль, что я не Бальзак! Уж он-то, несомненно, сделал бы из жизни Биби захватывающий роман, назвав его, скажем, «Римская лилия» или что-нибудь в этом роде.
На следующее утро – а это было воскресное утро – небо снова сияло над городом своей божественной голубизной. Казалось, в жизни ничего не изменилось. Тот, кто мог позволить себе поездку на море, чтобы искупаться, поехал, а тот, кто не мог, остался в Риме, проклиная войну и нехватку бензина.
Перед тем как отправиться на встречу с Буффарини, я решил заехать в палаццо Венеция, официальное место работы Муссолини, где прошлой ночью состоялось заседание Большого фашистского совета. Повсюду, как обычно, торчали полицейские, одетые в штатское, которых, однако, легко можно было распознать по напомаженным волосам и галстукам кричащей расцветки. Винченцо Аньезина, командир личной охраны дуче, был, как обычно, на работе. Мы часто ездили с ним в поездки, сопровождая Муссолини. В последний раз это было в апреле, когда мы ездили в Клессхайм. Он велел тут же провести меня в кабинет, и мы немного поболтали, словно ничего особенного не случилось. Мы поговорили о погоде и поругали удушающую июльскую жару. Я спросил, как поживает его семья, и он ответил несколькими тривиальными фразами, которые сам и придумал. Я осторожно заговорил о заседании совета и поинтересовался, как дела у дуче. Проницательные, проникающие в самую душу глаза Аньезины какое-то мгновение изучающе смотрели на меня. Наконец он ответил: «La situazione è quasi invariata».[22] Мне хватило одного слова «похоже», чтобы все понять, и он сразу же это заметил. Аньезина рассказал мне, что его превосходительство заперся с японским послом, устроив перед этим скандал Альбини, преемнику Буффарини-Гвиди на посту Государственного секретаря внутренних дел. Слова «его превосходительство» и «скандал» сказали мне очень многое. Аньезина никогда прежде не называл при мне Муссолини его превосходительством, и я сделал вывод, что слово «дуче» уже утратило свою магическую власть над людьми, даже над полицейскими.
