Игра разума. Как Клод Шеннон изобрел информационный век - Сони Джимми

Для Бетти с переездом мужа ничего не изменилось: она все так же продолжала заботиться о нем, посещая его два раза в день. Пегги, вспоминая о том периоде, отмечала: «Она была очень предана ему. Она хотела знать, что он получает должный уход. А еще она скучала по нему. Он был центром ее жизни, и так продолжалось до самого конца». Для Клода эти посещения были драгоценными моментами. Бетти рассказывала: «В полдень я подходила к больнице, и сестры уже сидели на скамейке, потому что, когда я входила к нему, его лицо сразу светлело, и он улыбался мне. И это было так хорошо».

Остальные члены семьи также навещали его время от времени, а медсестры давали ему решать простые арифметические задачки, чтобы чем-то занять. И даже в самые последние свои дни Шеннон продолжал что-то мастерить. Он взялся разобрать свои ходунки, стараясь сделать их более удобными. «Он снова полюбил разбирать предметы на части и смотреть, как они устроены», – говорила Бетти. Клод сохранил способность двигаться и ходить, а пальцами часто отбивал музыкальный ритм. «Он находился в больнице амбулаторно… и мог выходить гулять, осматривать территорию и то, что происходит вокруг. Но, конечно же, мыслями он был уже далеко». Однако его способность передвигаться и что-то по минимуму делать была сопряжена с определенным риском. «Им приходилось следить за ним, потому что он пробовал ходить по лестнице, хотя у него были ходунки на колесах. Он выходил на улицу, и им приходилось идти присматривать за ним».

В конце концов его движения ухудшились, он ослаб, и какие-то простые вещи – разговор, самостоятельная еда – стали даваться ему с трудом. Клод Шеннон умер 24 февраля 2001 года. Его мозг был пожертвован на исследования болезни Альцгеймера. Похороны прошли в Винчестере и были скромными.

За несколько лет до своего ухода Шеннон думал о том, как бы он хотел быть похоронен, и представлял себе нечто совершенно иное. Он считал это поводом для веселья, а не для горя.

В грубом наброске Шеннон описал эту торжественную процессию – помпезное шествие в стиле Мэйси – с целью повеселить и развлечь людей и вспомнить вкратце всю жизнь Шеннона. Кларнетист Пит Фонтейн возглавлял бы этот парад в компании джазового ансамбля. За ними следовали шесть человек на одноколесных велосипедах, каким-то образом балансирующих с гробом Шеннона на плечах (в наброске было помечено «6 велосипедистов/один я любимый»). Позади шла «убитая горем вдова», за ней – жонглирующий октет и «жонглирующая восьмирукая машина». Далее шествовали три черные шахматные фигуры, несущие 100-долларовые чеки, и «три богатых человека с Запада» – калифорнийские инвесторы, – следующие за деньгами. Они бы маршировали на фоне «шахматной платформы», на вершине которой английский гроссмейстер Дэвид Леви сходился бы в поединке против компьютера. Замыкали бы шествие ученые и математики, «4 кота, обученные по методу Скиннера», «мышиная группа» и шеренга жонглеров вместе с оркестром из 417 инструментов.

Весь этот план так и остался на бумаге. Его семья, вполне понятно, предпочла скромную, домашнюю церемонию прощания. Шеннона похоронили в Кембридже, на кладбище Маунт-Оберн, что вдоль Бегониевой аллеи.

На этом кладбище покоятся судьи Верховного суда, губернаторы, президенты университетов и многие прославленные мыслители, государственные деятели и ученые. Но надгробная плита Шеннона отличается от всех других. Обычный посетитель увидит надпись «ШЕННОН», выгравированную на светло-сером мраморе, и пройдет мимо. Но на обратной стороне мраморной плиты, скрытой за кустом, на нижней части выгравирована формула энтропии Шеннона. Дети Шеннона надеялись, что эта формула будет украшать переднюю поверхность памятника, но их мать посчитала, что скромнее будет поместить ее сзади.

Вот так и получилось, что место упокоения Клода Шеннона отмечено кодом-посланием, спрятанным от посторонних глаз и заметным лишь тем, кто ищет его.

32. Отголоски гения

«Нью-Йорк Таймс» опубликовала некролог. Были заказаны скульптуры и бюсты Шеннона. Здание в кампусе «Лабораторий Белла» было переименовано в его честь. А потом память о нем стала стираться.

В каком-то смысле самым глубоким его наследием стало не то, что принадлежит только ему, а то, что органично вплетено в работы других – его студентов, его последователей, более поздних специалистов теории информации, инженеров и математиков. Они хранили его наследие и память о нем, публикуя статьи, посвященные Шеннону, в специализированных журналах, которые принесли ему известность. Публикации его коллег – инженеров и специалистов в области теории информации – стали источником искренних, душевных воспоминаний и теплых отзывов, которые продолжаются по сей день. «Уникальный американский гений, с игривым и тонким умом», – писал один автор. «Шеннон излучал… мощный внутренний интеллектуальный свет», – писал второй. А вот автор, который никогда не встречался с Шенноном, признался, что в возрасте девяти лет наткнулся на его магистерскую диссертацию, и это заставило его в тот же момент принять решение о том, чтобы выбрать в будущем профессию математика.

Частично подобные размышления были возможны благодаря тому, что многие из авторов обладали уникальным научным опытом – они жили на одной земле с человеком, который открыл изучаемую ими область знаний. Но не только: работа Шеннона заметно повлияла на целые поколения американских инженеров и математиков, в том числе потому, что она затрагивала фундаментальные ценности.

Каковы были эти ценности? Решающее значение здесь имела простота. Простая, ясная математика была действенной математикой. Несущественные моменты, обильные записи, излишняя работа – все это следовало отбросить. Используя математику в качестве научного метода, помогающего добраться до основной сути, Шеннон осуществил работу, которая будет названа поразительно законченной, отточенной, наглядной и, конечно, гениальной – наравне с F = ma или Е = mc². Группа российских математиков отмечала, что в работе Шеннона «логичный и естественный переход одного раздела в другой создает впечатление, что проблема решается сама собой». Они объясняли подобный эффект математическим свойством «единства»: работа Шеннона была полностью безукоризненной и органичной. Еще один современник Шеннона выразился на этот счет более поэтично: «Его идеи рождают красивую симфонию, с повтором тем и нарастающей силой, что вдохновляет всех нас. Это математика в высшем ее проявлении».

В 1948 году теоретическая работа Шеннона поставила немало вопросов, на которые также дала ответы. Но значимость этих трудов невозможно переоценить. Десятилетия спустя «лимит Шеннона» будет приобретать все более важное практическое значение. Даже сегодня он остается тем манящим внешним пределом связи, той целью, которую продолжают преследовать инженеры. Но то были узкие, практические аспекты. Самое поразительное свойство его статьи заключается в том, что она положила начало целой науке, став предметом дискуссий и размышлений, которые со временем переживут ее создателя. «Это было подобно землетрясению, толчки от которого мы ощущаем до сих пор!» – отмечал Энтони Эфремидис, информационный теоретик более поздней эпохи. Немногие научные работы оказывали столь продолжительное влияние на умы (свыше 90 000 ссылок и упоминаний!). И не будет преувеличением сказать, что несмотря на то, что у Шеннона были серьезные предшественники в том, что касается исследования теории информации, формальное изучение этой области по-настоящему началось с его работы. Как скажет один из авторов десятилетия спустя: «Для многих ученых открытие Шеннона стало чудом, как если бы они, проснувшись, обнаружили мрамор на пороге своего дома».