Никлас Бурлак - Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945
Кстати, многие танкисты то ли по ошибке, то ли нарочито произносили не «фюрер», а «фюлер». Все мечтали взять «фюлера» живьем, чтобы судить его каким-то особым, всемирным судом и приговорить к высшей мере. Я тоже считал, что он заслужил или казни на электрическом стуле, или повешения на Красной площади.
Жихарев, как ни странно, вызвал меня к себе совсем не по делу, а чтобы показать мне, видимо, очень дорогую для него фотокарточку, присланную ему дочерью-балериной. Показывая снимок, Жихарев назвал дочь Аллой Николаевной. И вот только тогда я узнал, что моего комроты зовут Николаем. Тогда я почему-то считал, что в русском языке нет имени Алла, а есть имя Александра и производные от него: Шура, Саша или Алла… На фотографии я увидел необыкновенно красивую, стройную девчонку-балерину фронтового или армейского ансамбля песни и пляски, лицо которой неуловимо было похоже на лицо отца — комроты.
1 апреля 1945 года
Германия. Северо-восточнее Кюстрина и северо-западнее Ландсберга
На следующий день, который в Америке многие называют All Fool's day (День всех глупцов), то есть 1 апреля 1945 года, в моей фронтовой жизни произошло совершенно невероятное событие, которое иначе, чем судьбоносным, назвать невозможно! Из штаба 2-й гвардейской танковой армии к нам в роту нежданно-негаданно приехали на американском «Виллисе» двое: гвардии подполковник — мужчина лет сорока пяти — и молодая женщина лет двадцати двух, гвардии старший лейтенант. Подполковник вызвал меня к себе в штабную землянку на этот раз с вещами. Это было так неожиданно, что я подумал поначалу, что это какой-то розыгрыш: недаром ведь 1 апреля… Но приказ есть приказ, и я действительно явился к Жихареву «с вещами». У него в штабной землянке я и увидел тех высоких гостей из штаба 2-й гвардейской танковой армии. Они вручили Жихареву приказ, подписанный начальником штаба 2-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенантом танковых войск Алексеем Ивановичем Радзиевским. Когда я вошел в штабную землянку и, как положено, доложил о своем прибытии, комроты без разговора вручил мне документ и произнес коротко:
— Читай, Никлас!
Из написанного на листе бумаги я узнал, что меня переводят из танковой разведроты корпуса в разведуправление или отдел штаба 2-й гвардейской танковой армии на должность офицера разведки. Как на моем лице отразилось прочитанное — не знаю, в зеркало не смотрел. Но высокие гости широко заулыбались. Их улыбка меня не особенно обрадовала, так как я в этот момент подумал, что «гости», вполне возможно, были не из разведуправления, а из контрразведки, то есть из Смерша. Что же они надумали? Почему это назначение произошло перед Берлинской операцией? Лучше бы после, — я ведь могу сделать еще что-то полезное для победы над нашим общим врагом. И еще одна мысль пронеслась в моем мозгу: «Они решили, что, встретившись в Берлине с американскими войсками, я немедленно сбегу к ним. Ну и что? Разве я обладаю какими-то секретами? Глупо, очень глупо!»
Перед тем как сесть в «Виллис», я побежал в землянку моего танкового взвода, попрощаться с экипажем, с моим верным другом механиком-водителем Иваном Чуевым, командиром танка Борисом и его экипажем, а также с командиром взвода десантников-автоматчиков Леонидом Зерновым.
Жихарев крепко обнял меня, как сына, и шепнул на ухо:
— О своих блокнотах не волнуйся. Я их верну тебе в целости и сохранности возле Рейхстага, если будем живы, Никлас… Годится? — спросил он громко.
— Так точно, товарищ подполковник! — ответил я.
Поездка из роты до штаба 2-й гвардейской танковой армии отняла у нас всего полтора часа. За рулем был не солдат, машину вел сам подполковник. В советской Красной армии я это увидел впервые. По дороге гвардии подполковник сообщил, что его гвардии старшего лейтенанта зовут Аной, фамилия ее Липко, она киевлянка.
— А подполковника, Ни-ко-лос, начальника агентурного отдела разведуправления, — сказала Ана Липко, — зовут Александром Ивановичем Андреенко. Мое имя Ана, — добавила она, — сокращенное от Марианы.
Я как можно деликатнее заметил ей, что меня звать не Ни-ко-лос, а Никлас.
Слава богу, что подполковник является не начальником контрразведывательного отдела, а агентурного, подумал я.
«Виллис» подкатил к странному немецкому особняку, похожему на небольшой замок. Андреенко и Липко сразу повели меня к начальнику разведуправления полковнику Костину. Он встал из-за стола, вышел мне навстречу, протянул руку и сказал:
— Вот вы, значит, какой — американский доброволец в советской Красной армии. О вас много рассказал мой одноклассник Николай Жихарев!
Так вот, оказывается, чья это работа! — понял я.
Значит, наш Батя знал, что должно было со мной произойти, но ни словом об этом не обмолвился. Чтобы не сглазить? Боялся, что не получится?
У Костина — мужественное лицо, широкая, добрая улыбка, живые, внимательные глаза. На груди — два ордена Боевого Красного Знамени и два ордена Красной Звезды. Он усадил меня за стол и сразу ввел меня в курс дела — коротко, четко и ясно.
— Вашим прямым начальником будет подполковник Андреенко. Он расскажет вам о круге ваших обязанностей. Старший лейтенант Ана Липко поможет вам ознакомиться с вашим новым назначением. Она у нас офицер разведки с хорошим боевым опытом. Ана в течение двух дней все, что надо, вам покажет и расскажет. О результатах своей ночной работы будете каждое утро докладывать подполковнику Андреенко. Все ясно?
— Так точно, товарищ гвардии полковник, — ответил я, встал и подумал, что одна эта маленькая реплика — «Все ясно?» выдает в нем одноклассника подполковника Жихарева. Под Курском, когда Жихарев спросил, кто из нашего батальона новобранцев, прибывших из Фрунзенского райвоенкомата Москвы, согласен идти в разведку, я тогда впервые услышал от него эту реплику — «Все ясно?».
Костин снова встал и, пожимая мне крепко руку на прощание, спросил:
— Как он там?
Я догадался, что вопрос о Жихареве, и ответил:
— Нормально. Он мудрый, мужественный, строгий и человечный. Его называют «наш Батя».
Полковнику понравился мой ответ, он выразительно взглянул на Андреенко и на Ану Липко, как бы давая им понять: «Вот чего удостоился мой одноклассник от своих танкистов!»
Но почему же Костин взлетел так высоко, а наш Батя вместо того, чтобы командовать танковой бригадой, до сих пор ротный? Не связано ли это с тем, что в середине 30-х он, как я слышал от Олега Милюшева, тоже подвергался репрессиям?..
Тем временем полковник произнес на английском:
— Good luck, Nicholas! (Удачи, Никлас!)
