Никлас Бурлак - Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945
— Борис, — сказал я. — Чуев правильно говорит. Садись в мою тридцатьчетверку за командира. А ребята помогут нас обоих погрузить на трансмиссию, и поедем.
Потребовалось не более 45 минут, чтобы не только доставить нас с Ричардом в госпиталь, но и разыскать главного врача и растолковать ему, что к чему. Появились санитары с носилками, нас отнесли прямо в операционную комнату в огромном старинном здании, кажется немецкой школы.
Перед операциями нам по всем правилам сделали уколы противостолбнячной сыворотки. Хирург, по имени Степан Васильевич, оказался очень общительным и любознательным человеком. Он прежде всего решил нас успокоить.
— Ваши ранения, — сказал он мне с улыбкой, — не смертельно опасны. Через три недели сможете быть в строю.
Я это сразу перевел на английский Ричарду.
— Спасибо, док, — ответил я немного в американском стиле. — Но у нас есть важная проблема: о капитане Ричарде мы обязаны как можно скорее сообщить в американскую военную миссию в Москве. Вы сможете в этом помочь?
— Сделаю все возможное. А о вас, Никлас, не надо сообщать в американскую военную миссию? — спросил он, опять-таки с улыбкой.
— Мне важнее всего поскорее вернуться в свою разведроту и успеть к атаке «Nach Berlin!», — ответил я.
— Вот как? Хорошо, — сказал Степан Васильевич. — Вас сейчас отнесут в палату. К вам придут и сделают вам обоим по кубику морфия в качестве обезболивающего. И вы сможете как следует отдохнуть и прийти в себя.
Хотя я заметил, что в госпитале полно раненых, нас поместили вдвоем в довольно просторной палате с отличными немецкими койками и тумбочками совсем не госпитального типа. Странно, но приятно.
Ногу моего земляка Ричарда поместили в шину, а мне сделали так называемый «пропеллер». Делать укол морфия пришла не одна медсестра, а целых три. Одна держала в руках шприц, другая — стерильный бинт, третья — какую-то плоскую посудинку. Я посмотрел на Ричарда. Он улыбнулся. Значит, все понял правильно: молодым женщинам было интересно взглянуть на живых американцев.
Несмотря на уколы морфия, я не мог уснуть, так как у меня к Ричарду была уйма вопросов, так же как и у него ко мне. Ведь в Бостоне жила моя старшая сестра Энн со своей семьей, и я к ней однажды ездил из Нью-Йорка. Она мне показала интересные исторические места, связанные с американской революционной Войной за независимость, а еще знаменитую тюрьму и окна камеры смертников, где сидели и были казнены на электрическом стуле Никола Сакко и Бартоломео Ванцетги.
(Мог ли я тогда представить себе, что через 50 лет после их казни, 23 августа 1977 года, я со своим сыном Вадимом буду стоять на Бостон-Коммон в США и слушать решение губернатора штата Массачусетс Майкла Дукакиса о реабилитации Сакко и Ванцетги; процесс был признан необъективным и предвзятым. Неподалеку от нас с Вадимом стояли жена и сын Николы Сакко.)
Но вернемся в госпиталь, где готовят к операции двоих американцев: Ричарда и меня… Я спросил у Ричарда, какой танец в Америке теперь самый модный. Дело в том, что до войны я так любил танцевать, что после операции на позвоночнике в военно-полевом госпитале в сентябре 1943-го первым делом стал расспрашивать хирурга о том, смогу ли я танцевать. Хирург тогда рассмеялся и спросил меня — мол, все ли американцы такие смешные, как я: беспокоятся не о том, смогут ли они ходить после операции, а о своем участии в танцах!
— Джиттербаг — вот какой самый модный теперь танец, — стал рассказывать Ричард. — К нам в Англии на нашу базу 8-го авиакорпуса приходили девчонки. Они были без ума от этого танца. Как только смогу наступать на правую ногу, непременно покажу тебе его.
— А скажи мне честно, Ричард, — спросил я его, — бывали случаи, когда кого-то из этих девчонок — я имею в виду англичанок — изнасиловали?
— Бывали, и нередко, — ответил Ричард, — хотя мне этого не требовалось: те, что мне нравились, сами отдавались.
— С удовольствием?
— Это надо спросить у них, Никлас, — ответил, усмехнувшись, Ричард.
— А по пьянке групповые насилия были?
— Были, конечно, но я этому свидетелем не был… А в Красной армии как с этим делом? — спросил Ричард в свою очередь.
Я ему ответил честно:
— Бывает и то и другое…
На следующий день с утра к нам в палату пожаловал гость. Степан Васильевич предупредил нас, что гость — полковник и что он прибыл по вопросу сообщения о Ричарде в американскую военную миссию в Москву.
— Прекрасно! — сказал я и перевел эти слова Ричарду.
Его это обрадовало. Но когда гость вошел, я насторожился. Мне показалось, что его лицо мне знакомо. Его погон я не видел, так как он вошел к нам в белом халате.
Мучительно стал вспоминать… Вспомнил! Он был похож на того, который подошел перед Курской битвой к Рокоссовскому и сказал ему что-то обо мне. Да, очень похож. Но он это или не он, сказать точно я не мог.
— Доброе вам утро, дорогие наши господа союзники! — витиевато поприветствовал нас гость, улыбаясь.
Я перевел то, что он сказал, на английский. Ричард заулыбался и вежливо приветствовал полковника на английском.
— У меня сегодня вечером — сеанс связи с американской военной миссией в Москве. Я пришел, чтобы услышать от вас лично, — он наклонил голову в сторону Ричарда, — кто вы, откуда и как оказались у нас.
Я все это перевел, и Ричард точь-в-точь повторил то, что сказал о себе нам, когда мы его привезли на танке к нашему взводу разведки: звание, должность, имя, фамилию, самолет, на котором летел, и место службы — 8-й американский авиакорпус, базирующийся в Англии.
Полковник заулыбался. Его улыбки (и первая, и вторая), откровенно говоря, мне почему-то не понравились. Может быть, потому, что я все больше и больше приходил к мысли: это тот самый полковник, что был тогда в погонах с голубыми кантами.
Полковник вдруг сказал:
— Я где-то читал, что в американских школах чуть ли не с первого класса заставляют учеников произносить клятву американскому флагу. Это правда?
— Конечно, — ответил я и перевел вопрос для Ричарда.
Он тоже ответил:
— Да, сэр, это правда.
— И вы до сих пор ее помните? — спросил полковник.
— Конечно, — сказал Ричард, приложил правую руку к сердцу и произнес: — Я клянусь в верности моему флагу и республике, которую он символизирует: одной неделимой нации со свободой и справедливостью для всех.
Не дождавшись моего перевода, полковник, не стирая с лица сладковатой улыбки, продолжал расспрашивать летчика:
— Говорят еще, что любой ребенок в Америке знает, кто был шестнадцатым президентом Америки и чуть ли не всю его биографию.
