Людмила Петрушевская - Маленькая девочка из «Метрополя»
Однако попробуйте-ка в Москве начать строчить в блокноте даже в простом местечке типа «Русское бистро». Если перед вами стоит опустевшее блюдце из-под пирожков и таковой же стаканчик, к вам подойдет менеджер и спросит: «Вы че, вобще, уже все? Тогда освободите столик». Это произошло с известным питерским издателем поэтических свборников Г.Ф.Комаровым, который, приехав в Москву, забрел в русское бистро у метро «Мясницкая» и сидел, ожидая автора (т. е. автора этой статьи) и читая рукопись.
Разумеется, в ответ на едкое замечание тетеньки менеджера он срочно сбегал и взял еще пирожков и водки.
Но — вернемся к нашим ляплянтцам.
У нас тема «Деньги», однако я хочу сказать сначала об архитектуре.
Это искусство я почитаю выше всего.
Бродить по улицам городов той же Ляплянтии — наслаждение ни с чем не сравнимое.
В музеях человек обалдевает часов через пять (имеется в виду желание уйти).
В консерватории через три (с бисами три тридцать).
В театре после первых реплик (актеры заговорили ненатуральными голосами, публика закашляла и завертелась).
А вот шляться по Ляле можно сутками.
Старинные дома, дворцы и крепости, каналы, реки в набережных, храмы и башни со временем превращаются в явления природы — как горы, скалы и ручьи.
Утро ли, ночь с фонарями, туманный вечер, лето или осень, бродишь, вздыхаешь.
Так же ходила бы у египетских и мексиканских пирамид, смотрела бы на бутанские горные небоскребы в 12 этажей (есть такое закрытое королевство рядом с Непалом), на самаркандские и бухарские усыпальницы, мечети, башни и водоемы — особенно ночью, под звездами, когда вечность поет свою колыбельную…
Иногда думаешь, что мы, люди, живущие в этом мире, мелки для него.
И только бы мы оставили этот мир в покое, не трогали!
Я это говорю, потому что повсюду существуют реставраторы, и им тоже надо дать жить.
Древнюю Хиву, жемчужину Азии, при совке отреставрировали светлым кирпичом, и она стала вся как кавказский придорожный ресторан.
Судакскую крепость возвели заново, причем не знали чем закончить — зубчиками как в Кремле или просто так. Закончили как подороже.
Такие же, но уже не наши, специалисты давно подбираются к безносому египетскому сфинксу и к римскому порушенному Колизею с целью обновить.
Кстати, мне сильно повезло: я видела последние дни Сикстинской капеллы в ее неотреставрированном виде, наполовину еще не тронутом японскими специалистами.
То есть часть росписей (там, где Господь протягивает руку человеку) покоилась в серебристой дымке, покрытая патиной времени, намоленная, как у нас говорят.
А вот другая часть была уже «раскрыта» реставраторами и отнюдь не покоилась, а перла в глаза своими свежими красками — оранжевой как глиняный горшок и тем ясным голубым цветом, который раньше использовали у нас для коммунальных уборных и трикотажных кальсон.
Японские инженеры (как писали в газетах встревоженные итальянцы) должны были вроде бы точно рассчитать в микронах, как снять верхний слой, т. е. сколько осело на росписях пыли, копоти от факелов и свечей, сколько человеческих испарений (люди тут и дышали, и потели, и плакали, мало ли).
У нас, кстати, когда икона намоленная, ценят ее темноту, тайну.
Короче, японцы все эти дела ликвидировали.
А ну-ка они сняли на два микрона больше? Сними-ка с человека эти два микрона, это называется шкуру содрать…
Но мы ведь говорим о деньгах: так вот, любая реставрация — это огромные ляпы налогоплательщиков, много лет идущие в карманы всех, кто занят в проекте.
Вспомним на наших глазах происходящее украшение Москвы лягушками и пластиковыми святыми.
Петр бы Первый за такие тяп-ляп дела сослал бы и автора и заказчика в город химиков Березово, как сослали когда-то слишком делового Меншикова.
В Ляплянтии, что прекрасно, денег на реставрацию не дают, жалеют каждый ляп, молодцы.
Дети
К примеру, лететь в Ляплянтию можно через столицу (Лялю), это четыре часа, а можно через город Кап, это шесть.
Однажды я летела как раз шесть часов, причем в очень интересной компании — с нами было множество маленьких детей.
Рядом со мной, локоть к локтю, сидела милая пара немолодых ляплянтцев, лет под пятьдесят, и мать держала на руках очаровательную девочку месяцев четырех по виду.
Лукавые глазки, темные кудряшки, маленькая-премаленькая, стоять еще не умеет и ползает пока не очень уверенно.
Оба родителя смотрели на нее неотрывно, в каком-то священном экстазе. Тревожно любовались. Ну, как обычно супруги смотрят на поздно рожденное, ожидаемое всю жизнь дитя. Чудо, чудо.
Но у этих в глазах еще читалось какое-то недавнее страдание, как будто девочку только что спасли от тяжелой болезни.
Всегда ведь в дороге родители привычно передают малышку друг другу, что-то приговаривают типа «а вот кто будет кашу есть?», все обыденное, укладывают баиньки, лица скорей усталые.
Нет, тут было другое. Женщина сидела как струна, напряженная, сосредоточенная. Как будто спасла дитя от похитителей и теперь дрожит, переживает. Праздник с элементом ужаса.
Я подумала: работали эти люди у нас, мало ли что произошло. Может, ребенок попал в больницу. Может, в чьи-то руки.
И обычная ситуация, мы познакомились. Девочку зовут Светлана. Довольно редкое для Ляплянтии имя. Ей восемь месяцев (а не четыре, как я подумала). Летят уже давно, из Челябинска через Москву. Устали. Но все у них в порядке, все подготовлено, питание, памперсы, идеально чисто, девочка бодрая, только уж очень маленькая для восьми месяцев.
В восемь месяцев эти людишки уже пытаются ходить и бормочут на праязыке что-то типа «а ты-то тля, а ты бля» (наш Федя эти речи толкал в полгодика).
Но малюсенькая Светлана даже не гулит, ножками не упирается. Молча таращит глазки. Тоже устала.
Мама уложила ее спать на своих коленях, я удвинулась в угол, чтобы им было попросторней.
Имелось бы хоть одно местечко в самолете, им бы отдали три сиденья подряд.
Там, в углу, я и провела ближайшие часы не шелохнувшись, боясь нарушить покой сироты.
Господи, я все поняла довольно быстро. Это летели со своими новыми родителями усыновленные русские дети!
И иностранная мама Светланы, пережив ад, соприкоснувшись (видимо) с жадно протянутыми лапами и с бесконечными отказчиками в нашей стране, теперь боялась всех. Она боролась за свою слабенькую, не очень здоровую Светлану, выхватила ее и теперь не верила своему счастью.
В ее семье было уже двое довольно взрослых сыновей, 20 и 17 лет.
