Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8
Два или три дня спустя, ближе к полуночи, я предложил ей, когда ее сестра находилась там же и лежала рядом с ней, средство, к которому прибегают монашки, вдовы, зрелые девушки, которые избегают любви из-за опасения последствий. Я достал из кармана пачку тонких футляров из Англии, объяснив ей, как ими пользоваться, и предоставив возможность как следует изучить механизм и форму этих чехлов. Изрядно посмеявшись, она произнесла, а ее сестра присоединилась к ее мнению, что они гадкие, противные и неприличные. Она добавила, кроме того, что они совершенно ненадежны, потому что могут легко порваться. Я напрасно с нею спорил. Я должен был убрать их обратно в карман, когда она сказала, что один их вид внушает ей ужас.
Я решил, что Клементина так сопротивляется лишь потому, что недостаточно влюблена, и поэтому лишь от меня зависит сделать ее такой с помощью верного средства — предоставить ей новые удовольствия, не взирая на затраты. Я задумал дать ей прекрасный обед в Милане, у пирожника, апартаменты которого еще принадлежали мне. Я должен был отвезти туда все семейство, не объясняя, в какое место, так как граф, мой друг, мог бы счесть себя обязанным известить свою жену и представить ей своих сестер. Это бы испортило все мое удовольствие. Эта поездка должна была быть для них весьма соблазнительна, так как ни одна из трех сестер никогда не видела Милана. Мало помалу я сам соблазнился своей идеей, так что решил обставить ее великолепным образом.
Я написал Зенобии, чтобы купила три платья для трех красивых девушек, лучшие из того, что она сможет найти, из лионских тканей; я направил ей размеры, детально описав, какие желаю к ним гарнитуры. Самый дорогой, с обшивкой из валансьеннских кружев, я предназначил для шелкового платья жемчужного цвета, самого короткого, которое я предназначил для графини Амбруаз. Я направил ей письмо для г-на Греппи, согласно которому тот должен был выделить ей человека, который оплатил бы ей все, что она купит. Я приказал ей отнести три платья к пирожнику и разложить их там на моей кровати. Я отправил ей письмо для пирожника, в котором приказал ему приготовить мне обед на восемь персон в такой-то день, постное и скоромное, не экономя. Я сообщил Зенобии, что все должно быть готово через сорок восемь часов, и что она должна быть у того же пирожника к моменту моего приезда, в компании дам, которым и предназначены три платья. Я направил ей мое письмо через Клермона, не объясняя, куда я его отправляю.
По возвращении Клермона, когда я уверился, что все мои распоряжения будут выполнены буквально, я сказал за столом мамаше — графине, что хочу иметь честь дать ей другой обед в том же духе, что дал в Лоди, но при двух условиях: первое, что никто из семьи не будет знать, куда я их везу, пока мы не сядем в коляски, и другое, что никто не выйдет из дома, где будет обед, пока мы не сядем обратно в коляски, чтобы в тот же день вернуться в С.-А.
Графиня из приличия посмотрела на мужа, который сразу сказал, что он рад и готов, тем более, что я предложил отвезти все семейство. Я сказал, что мы отъедем завтра в восемь часов утра, и что им не нужно думать об экипажах. Я не исключил из участников поездки и доброго каноника, как потому, что он любезничал с графиней Амбруаз, так и потому, что он стал заядлым игроком и проигрывал каждый день. Он и в этот день крупно проигрался. Он проиграл три сотни цехинов на слово, и он сказал мне за ужином, что ему нужно, чтобы я дал ему три дня, до возвращения человека, которого он отправит завтра с утра в Милан. Я ответил ему, что все мои деньги — в его распоряжении. Когда мы разошлись, я проводил, как обычно, мою прелестную Гебу в ее комнату. Мы приступили к «Множественности Миров» Фонтенеля. Она сказала мне, что, поскольку надо рано вставать, она хочет пойти спать, и, ответив, что она права, я взял Ариосто и, пока она ложилась, я прочел ей историю Флёрдепин, принцессы Испании, которая оказалась влюблена в Брадаманте. К концу этой замечательной сказки я ожидал увидеть Клементину разожженной, но отнюдь нет, она была мрачна, как и ее сестра Элеонора.
— Что с вами, божественная Геба? Вам, может быть, не нравится Риччардетто?
— Риччардетто мне нравится. На месте принцессы я поступила бы так же; но мы не уснем этой ночью, и вы тому причиной.
— Я! Что я сделал?
— Увы! Ничего. Но вы могли бы сделать нас счастливыми, дав нам большой знак дружбы.
— Говорите. Моя жизнь, все, чем я владею, моя свобода, наконец, все — для вас. Вы заснете.
— Доверьте нам, куда мы поедем завтра.
— Разве я не сказал вам, что в момент отъезда вы это узнаете?
— Но мы не уснем; и мы будем мрачными весь день.
— Мне очень жаль.
— Вы сомневаетесь в нашей скромности? Впрочем, этот секрет не может быть столь уж значительным.
— Разумеется, он не таков. Это простой секрет, но я вам его раскрою. Я жалею, что не решался. Я даю вам завтра обед в Милане.
— В Милане?
— В Милане? — вторит вторая.
Они обе вскакивают, в том, в чем они есть, падают на меня, они меня пожирают, затем бросают меня, чтобы обняться, затем снова бросаются на меня и говорят. Они говорят, что никогда не видели Милана, они ничего так не хотят, как увидеть замечательный город; когда они должны были сообщать, что никогда его не видели, им было стыдно; однако в то же время, когда они узнали, что должны будут вернуться в С.-А. вечером, это их ввергло в отчаяние, и договоренность, что нельзя выходить из дома, куда я их отвезу, кажется им жестокой и варварской.
— Стоит ли делать, — говорит Клементина, — пятнадцать миль, чтобы добраться до Милана, с тем, чтобы там только пообедать, и снова их проделать после обеда, чтобы вернуться домой?
— Разве можем мы туда поехать, — говорит Элеонора, — без того, чтобы повидать, по крайней мере, нашу свояченицу?
— Я предвидел все ваши упреки, дорогие мои дети, и в этом причина секрета; но поездка задумана именно таким образом. Она вам не нравится? Прикажите, мы ее отменим.
— Не нравится? — говорит Клементина. Эта поездка, такая, как вы задумали в своей голове, еще более очаровательна.
Сказав такое, она, опьяненная радостью и чувством, не может сдержать своей любви. Она в моих объятиях, а я — в ее; Элеонора — в постели. Клементина отдается всем моим желаниям и участвует в моих порывах, мешая смех со слезами, исходящими из ее души, влюбленной и удовлетворенной.
Два часа спустя я ее покидаю и отправляюсь спать, исполненный счастья и озабоченный тем, чтобы возобновить его на завтра, в большей степени совершенства, с более успокоенной кровью.
Назавтра, в восемь часов, мы все позавтракали; но, несмотря на свои таланты, я не мог развеселить компанию. Клементина и ее сестра распространяли вокруг веселье, но остальные, в беспокойном желании знать, куда я их веду, имели вид слегка озабоченный.
