Александра Толстая - ДОЧЬ
Александрова надувала пухлые губки, зеленые глазки ее вдруг делались влажными, точно маслом смазанные.
— Иван Степанович — настоящий мужчина! Я люблю таких! — с жаром говорила она. — Он такой мускулистый, сильный… Бюстхалтер тоже хорош, такой изящный, нежный…
— Кто? — хохотали учительницы. — Бюстхалтер?
— Ну да, тот, что ведет счета.
— Бухгалтер?! Ха, ха, ха! Товарищ Александрова, вы знаете, что такое бюстхалтер?..
До меня стали доходить слухи: сначала осторожные, затем все более и более настойчивые. Говорили о том, что комсомолку за одну ночь посещало несколько мужчин. Заведующая интернатом потребовала удаления Александровой из Телятеньков. Она считала, что Александрова неприлично ведет себя со взрослыми воспитанниками.
Я поехала в Москву, сообщила заведующему отделом о поведении командированной им в Ясную Поляну комсомолки и требовала ее увольнения. Но дело замяли. И только после того, как сместили заведующего и на его место был назначен другой, мне удалось избавиться от руководительницы юных пионеров.
Скоро создалось другое осложнение.
— Не знаем, что делать с Катей? — говорили учителя. — Она не ходит в школу, а когда приходит, заниматься не хочет, ничего не делает, грубит.
Я вызывала Катю к себе, жаловались родителям — ничего не помогало. А Катя была лучшей нашей ученицей, способной, умницей.
И наконец узнали правду. У Кати должен быть ребенок. Это был первый случай в нашей школе. Мы всегда поражались, какие прекрасные, чисто товарищеские отношения создались между ребятами в школе, ни о каких романах не было и речи, и даже противники совместного обучения должны были изменить свое мнение.
Отцом ребенка оказался секретарь комсомольской ячейки, присланный из Тулы губернским комитетом партии для руководства нашей молодежью.
Секретари комсомольских ячеек менялись один за другим.
Привыкшие к разнузданной жизни в городе, секретари эти всегда вносили элемент распущенности в среду наших учащихся. И так как присылались они в Ясную Поляну губернскими властями, то и борьба с ними была непосильна. Губком стоял за них горой.
В сумерки, тайком от комсомольской ячейки, прибежала ко мне хорошенькая девочка лет семнадцати, Марина Карасева.
Славная она была девочка, и весь облик ее не подходил к комсомолу. Такая она была аккуратная, изящная, тихая. Грубые шутки, необходимость доносить на начальство и учителей, панибратство — казалось, все претило ей в комсомольской ячейке.
— Марина, почему ты пошла в комсомол? — как–то спросила я ее.
— А в университет–то как же иначе, Александра Львовна? Беспартийных–то ведь не принимают!
Марина была расстроена, с трудом сдерживала слезы.
— Пропала я, Александра Львовна!
— Что такое?! Почему?
— Меня исключили из ячейки!
— За что? Что такое?!
— Товарищ Воробьев, секретарь наш, докопался, что мой отец когда–то в полиции служил…
— Ну так ведь раньше же знали, что твой отец был в полиции.
— Знали и глядели сквозь пальцев, а теперь Воробьев очень на меня рассердился…
— За что?
— Да как вам сказать?.. Приставал он ко мне. Ну я рассердилась и отшила его, как следует…
Марина кончила школу и исчезла. Ходили слухи, что она пыталась получить службу, но ввиду того, что отец когда–то служил в полиции, ее не приняли в профсоюз, и служить она не могла.
Года через полтора я встретила Марину в Туле в лавке. Она была все такая же хорошенькая, но меня больно поразило, что лицо ее было накрашено, от всего ее существа пахло дешевыми и сильными духами.
— Марина!
— Здравствуйте, Александра Львовна!
— Ну, как ты? Работаешь?
Она не ответила мне. Отвернувшись, она горько заплакала.
ТЕОРИИ И МЕТОДЫ
И все–таки наша школа «осовечивалась» медленнее, чем другие школы. Отчасти это происходило благодаря декрету. ВЦИК разрешил организацию Толстовской коммуны и распространение в какой–то форме толстовских идей. И Ленин сказал: «Советская власть может позволить себе роскошь в СССР иметь Толстовский уголок». И каждому местному коммунисту, щерящему зубы на Ясную Поляну, я неизменно приводила эти слова «всемогущего». Они действовали, особенно в первые годы. В школе долгое время не было ни комсомольской, ни пионерской организаций. И хотя религиозно–нравственных вопросов школа не касалась, влияние учителей на ребят сказывалось. Конечно, приходилось и нам идти на компромиссы, но все лее мне казалось, что в основном мы не уступим и удержим школу от советского растления. А я принадлежу к тем неисправимым оптимистам, которые из года в год предсказывают падение большевизма.
Помню, Тульский профессиональный союз прислал нам бумагу с предложением добровольно пожертвовать деньги на военный воздушный флот. Сотрудники школы и музея собрались и постановили: ввиду того, что Толстой был против войны, а мы работаем в Ясной Поляне в его память, мы не можем жертвовать на военные целя.
Это постановление произвело бурю среди тульских партийных кругов. Запрашивали Москву: что делать? Присылали к нам представителя из профессионального союза объясняться, но мы настояли на своем, денег не дали.
Но зато в вопросах не принципиальных мы добросовестно исполняли предписания центра. Это было нелегко. Одно нововведение следовало за другим. Не успеем мы применить один метод, одну теорию, как вводились другие.
Одним из трудных нововведений было самоуправление в школах. Вводилось оно во всех группах, начиная с детских садов, и придавалось ему большое значение. Первым вопросом, при каждом обследовании, каждой ревизии, было: «А самоуправление в школе у вас есть?» Отвечали: «Есть!»
— Ребята, кто у вас в самоуправлении? Кто заведует хозяйственной комиссией? Ты? Ну, в чем же заключается твоя деятельность?
Крошечная, старательная девочка, с притянутыми розовым гребешком белесыми волосами, захлебываясь и глотая слюну, говорила, как заученный урок:
— Я слежу за порядком, выдаю тетради, карандаши…
— Ну, хорошо! А кто заведует санитарной комиссией?
— Я!
— А у самого руки грязные… Ну, в чем заключается твоя работа?
— Когда ребята приходят в школу, я осматриваю руки, шею, лицо, слежу за чистотой класса, чтобы пыли не было.
Кампанию за гигиену и чистоту с большим успехом начал известный педагог Шацкий в своем городке. И наша школа старалась не только у себя проводить «навыки чистоты», как это принято было называть, но старалась вводить гигиенические условия жизни через школу в семьи учащихся. Другие школы были подражателями Шацкого, и, как всякое подражание, это скоро превратилось во что–то обязательное и нудное, как для учителей, так и для учеников. Да и как было вводить все эти правила чистоты и гигиены при ужасающей бедности и нищете крестьянства?
