Ирина Эренбург - Я видела детство и юность XX века
Одессу я заочно любила: она была так хорошо описана, да и много моих знакомых писателей были родом из нее. Город оказался совсем другим, чем я его себе представляла. На вокзале — нет вокзала. Встречающие плачут, истерически кричат: «Ой, Женя, Женя!» На площади бублики, семечки и извозчики! Поход по гостиницам. «Лондонская» многозначительно: «Для гостей». Каких?! Пошла к военному коменданту, шутки с отдаванием чести, развод патрулей и засекреченный в бумажке пароль. Прибыл эшелон с больными. Комендант: «Знаем этих одесситов!» После того как третий раз доложили, что больные заразные, комендант дал разрешение.
Дул холодный ветер, море неприветливо. Мертвый порт, темные улицы, электростанция взорвана, всюду очереди. Веселое беспечное население недовольно приходом советских войск: при румынах — частная торговля, было полно товаров, а какая мануфактура! Евреев они, правда, расстреляли, но сделали это под нажимом немца, а сами никому зла не желали. И за хлебом не надо было стоять в очередях. Поместили меня в гостинице «Красная». Вечером рассказ горничной: «Румынки изящные, чудесно одетые. Наши сразу переняли моду, завили надо лбом кудряшки. Румынки наших презирали, а их мужчины жили с нашими девушками. Мало кто из девушек не путался. У моей соседки родилась хорошенькая девочка от румына. Жили или спекуляцией, или работали на румын. Я шила кофточки и продавала их на рынке. Евреев не трогали сначала, загнали в гетто, но оттуда многие спаслись. Когда взорвалось Энкаведе, то 30 человек повесили у вокзала, и долго они висели. Базар был замечательный, сидит баба, а рядом стопки яркого ситца по 60 марок. Такого мы и не видели».
Дали талон на баню, здесь я впервые за неделю разделась. Обнаружила, что за неделю, проведенную в нетопленой Одессе, у меня завелись платяные вши. В гостинице: нет отопления, нет воды, нет света. А пароход все не прибывает, и никто не знает, когда его ждать. Швейцар в старой форме рассказывает, как ездил в Палестину: «Есть мне нечего было, жить негде, на работу не берут. Ночь провел в городском сквере. Утром прямо со скамейки, где ночевал, сорвал несколько апельсинов и позавтракал».
В ожидании парохода ходила на бывший завод им. Марти. Там идет расчистка цехов. С моей точки зрения, это груда развалин, но, оказывается, два цеха уже работают, хотя они без крыш. Немцы вошли в Одессу недели за две до того, как Красная Армия отбила ее, и то ли ими, то ли во время боев город был разрушен. До немцев здесь были румыны, и Одессу освободили 11 апреля, а 12-го началась расчистка завода. Страшные развалины: пустые коробки цехов, неровные, изгрызенные стены, груда кирпича, изогнутые балки перекрытий, у берега какие-то суда, всюду кучи известки и кое-где струйки дыма — завод горел. В первую очередь восстановили литейный цех, и он до сих пор функционирует без крыши. Я думаю, что в первую очередь на кирпичной стене написали лозунг: «Из пепла и развалин восстановим завод». Разве у нас можно без лозунга! Одной из бригад девушек руководит Аня Бельская. Энергичная девушка, но строителям очень трудно — нет материала. Наконец военный комендант сообщил мне, что пароход ожидают сегодня, и дал пропуск в порт.
В пустынном порту пришвартовался огромный пароход, везший из Ливерпуля наших репатриантов. Посторонних не пускали, встречала группа в военном и штатском и несколько журналистов. В Москве мне говорили: «Бывшие пленные, сходя с парохода, будут целовать русскую землю». Ну, во-первых, порт напоминает свалку металлолома, хотя могли бы убрать ржавые, покореженные балки и трубы, во-вторых, долго-долго не спускали трап. Потом, наконец, появились бывшие пленные. Они почти все были в беретах, в костюмах или в свитерах. Ни одного сияющего лица. На площади состоялся короткий митинг. Репатрианты, сходя с парохода, держали красные флаги, портреты Сталина, маршалов. И еще два транспаранта: «Здравствуй, Родина» и «Спасибо Сталину». Видимо, уже на пароходе их разбили на роты, и после короткой речи члена Совета одесского округа, который приветствовал прибывших, они, построившись, маршем отправились в бывшее пехотное училище. Там они проходили медицинскую комиссию, давали объяснения — как они оказались в немецком плену и почему попали во французские партизанские отряды. Мне дали пропуск в это училище на следующий день. Выделили комнатку, где я беседовала с бывшими франтирерами. Им казалось, что я могу повлиять на их дальнейшую судьбу — каждый из них приносил мне подарки: эрзац-шоколад, немецкие сигареты и т. д. Я их просила рассказать о себе и объясняла, что я всего-навсего корреспондент и им ничего не угрожает. Среди всех прибывших оказался один еврей. Он спасся тем, что работал переводчиком в немецком лагере. «Благодаря своей работе я смог не только помочь многим нашим заключенным, но устроить побег группы, в которую входил». Он говорил правду, я ему посоветовала не признаваться, что он был переводчиком. «На всякий случай». Ночью этот инженер из Харькова повесился. Была большая группа из Тильзита, которых немцы привезли во Францию, в Руан. У всех была на одежде красная буква «Р». Им удалось бежать, часть из них попала в «МАКИ»[217] — они показывали мне документы, выданные им: «Шесть месяцев в МАКИ. Преданный общему делу боец» — было написано по-французски. Думаю, что для военной переподготовки, через которую они должны пройти, эти бумажки недействительны. А бывшие франтиреры мечтали о том дне, когда они попадут на родную землю.
Мне особенно понравились братья Плохотные, их отец погиб во время Гражданской войны, один из братьев, Василий, пал в эту войну, защищая Ростов, Афанасий был ранен под Севастополем, бежал, нашел партизанский отряд, которым командовал Калашников, куда пошел и младший брат, Михаил. Оба были схвачены эсэсовцами. В конце концов они оказались в Бухенвальде — интернациональном лагере, а оттуда отправлены были во Францию. Снова бежали. Афанасий, не зная французского языка, нашел партизанский отряд Робера Леблана и вместе с франтирерами сражался против немцев, не веря, что он наконец увидит своих близких. Я взяла адрес Афанасия Плохотного, чтобы сообщить его жене, что он и младший брат живы, что я и сделала. Почему им было запрещено написать своим? Для меня это тайна. Все та же конспирация. У меня исписано три блокнота рассказами репатриантов. Не выходит из головы еврей, покончивший жизнь самоубийством — на следующую ночь после разговора со мной. Неужели я виновата? Нет, просто он ожидал другого приема на родине, а выжить еврею — запрещено.
На следующий день я была в санатории, куда поселили освобожденных Красной Армией из немецких лагерей французских, бельгийских и американских военнопленных. Там я увидела счастливые лица — они собирались плыть на том же пароходе к себе на родину. Они пели, свистели, смеялись, жестикулировали, один американец подражал саксофону, другой стучал по консервной банке, третий бил кастрюльными крышками, изображая литавры. Все же мне удалось расспросить двух французов об их пребывании в немецких лагерях. Небо и земля. Они-то были защищены Красным Крестом…
![Михаил Колесов - Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
