Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950
В тот день мы в последний раз встречались в моем подвале, который, в конце концов, строился не для любовных игр и был мало к ним приспособлен. И что было еще важнее: нас в любой момент могли там застать на месте преступления. На следующий день мы встретились с девушкой в бараке, в котором жили только цыгане. Пока мы были вместе, нас охраняла подруга Лиды.
Но все это счастье длилось только десять дней. Тогда я очень переживал, что наше совместно проведенное время было так кратко, но сейчас, вспоминая о нем, могу сказать лишь то, что это пошло только на пользу для моего здоровья. Лиду отправили с рабочей партией в соседний колхоз, расположенный в семи километрах от лагеря, и пламя нашей огромной любви все еще продолжало долетать до меня в серии пылких писем, доставленных мне водителями грузовиков.
Несмотря на мое горе, мне буквально отовсюду посыпались предложения утешения. В том больном обществе многие мне просто напрямую предлагали свои услуги вместо Лиды, и довольно скоро я оказался в объятиях сменившей ее блондинки-еврейки, потом другой цыганки, а потом и девушки-немки. Я очень сожалею о том, что вел себя таким образом, но думаю, что на моем месте мало кто вел бы себя по-иному. Обычно у благополучных людей есть много способов доставить себе удовольствие. Бедные же крестьяне и изгои, как мы, вынуждены искать утешения в телесных ласках.
Девушка-еврейка работала помощницей лагерного парикмахера. Как-то я спросил ее в шутку, не хочет ли она как-нибудь попробовать побрить меня бесплатно.
— Конечно, — ответила девушка, — но нам придется заняться этим в обеденный перерыв, когда моего шефа не будет на месте. Я зайду за тобой.
С того дня парикмахерская стала местом наших свиданий. Она находилась в том же блоке, что и магазин, неподалеку от места, где мы трудились. В полдень повар, как обычно, приносил нам суп, кашу и рыбу. Мы как раз ели, когда пришла Люба (так звали еврейку) и громко позвала меня идти бриться. Под общий смех я быстро проглотил остатки еды и отправился за девушкой. А еще через минуту вся моя бригада разбрелась по женским баракам.
Как-то получилось так, что за все время нашей встречи с Любой мы так и не нашли времени для бритья. Мы решили отложить его на следующий день, и я поспешил прочь, потому что вот-вот должен был вернуться ее начальник. У нас установилась традиция по возвращении с перерыва рассказывать товарищам о том, что с нами произошло за это время. Мы выслушивали друг от друга хвастливые рассказы очередного казановы, но в тот день мне не пришлось ни о чем рассказывать товарищам: все еще не тронутая моя пышная борода говорила сама за себя.
Иногда грустная проза жизни снова давала о себе знать. В летнее время длинная сухая трава в степи часто загоралась, и через какой-то час огонь полыхал уже на нескольких десятках километров, угрожая уничтожить все и вся. Для того чтобы справиться с пожаром, мужчин и женщин-заключенных отправляли копать канавы, чтобы остановить этот пылающий ад. Из-за опасения побегов к таким работам допускались лишь некоторые категории заключенных: ссыльные, лица, имевшие срок не более пяти лет, а также мужчины с приговором не более десяти лет, не имевшие замечаний. Пока длинная толпа принудительно обращенных в пожарных зеков брела навстречу пылающему горизонту, старые лагерники бросали за колючую проволоку испуганные взгляды.
Однажды мне пришлось стать свидетелем, как колонну женщин, возвращавшихся вечером с работы на полях, остановили у входа в лагерь, развернули и отправили на борьбу с пожарами, которые полыхали уже примерно в шести километрах. С полудня им не пришлось ничего съесть, и вряд ли кто-то испытывал хоть малейшее желание куда-то идти, но охрана не теряла даром слов. Ударами и угрозами женщин, как овец, повели на борьбу с возгоранием, и они вернулись в лагерь не раньше полуночи. Рано утром все, как обычно, отправились работать в поля.
В целом мне не приходится жаловаться на жизнь в женском лагере. У Боккаччо монастырский садовник сумел воспользоваться всеми преимуществами единственного мужчины в женском обществе, пусть даже в монашеском. Что касается меня, то, будучи узником, я бы все-таки предпочел монастырю женский лагерь.
Глава 24
РАБОЧИЙ-СТАХАНОВЕЦ
Наконец наступил день, когда наша работа по строительству склада была закончена. Сооружение чего-то значительного здесь всегда воспринималось как очередной триумф.
Мы построили не собор и даже не жилой дом, но, по крайней мере, на какое-то время оставили свой след на земле Сибири, добавив к ее облику что-то свое. Перед тем как оставить лагерь Кокс со всеми его женщинами, я обернулся назад, чтобы в последний раз бросить восхищенный взгляд на результаты наших трудов.
Моим следующим назначением стал Северный лагерь, куда я отправился после очередного нудного дня, посвященного возведению домов для лагерной администрации с женами и семьями. Установившийся порядок жизни заключенного был неизменным: сортировка узников, хорошо накормленные, ухоженные уголовники. Первое построение в семь часов утра, возвращение в лагерь к шести часам. Потом ужин и сон. На что еще, кроме этих надоедливых процедур, мог рассчитывать человек, находившийся на самом дне общества?
С началом сезона картофеля все свободные категории рабочих групп отправляли в помощь на уборку урожая. В любом случае это хоть как-то отвлекало от однообразной жизни. Но не успел я приступить к работам в поле, как появились «лошадники», как мы их звали между собой. Мужчина и женщина с блокнотами в руках переходили от одной бригады к другой, критически рассматривая рабочих. Иногда они останавливались рядом с кем-то, спрашивали и записывали имена.
— Сообщите мне свое имя и национальность, — распорядилась женщина, приблизившись ко мне.
Я повиновался. Она потрогала меня за бицепс, оттянула штаны, чтобы рассмотреть мои ноги, и, тихо пробормотав: «С немцами можно иметь дело», прошла дальше.
Когда она отошла достаточно далеко, ко мне подошел мускулистый молодой парень-русский.
— Что она сказала? — поинтересовался он. — Она записала твое имя?
— Думаю, да, но она не сказала, с какой целью. Мне все равно: по-моему, в нашем положении любые изменения будут только к лучшему.
— Я бы не был в этом настолько уверен. Я спросил, куда она набирает людей, и она мне сказала. Речь идет о работе в шахте.
Шахты! Я больше не хотел иметь с ними ничего общего. Русские рудники представляли собой самые примитивные смертельные ловушки, и я предпочел бы и дальше как угодно долго строить домики для начальства или собирать картошку, но не возвращаться в эти обветшалые подземные туннели. Я обещал себе никогда больше не жаловаться на то, что моя жизнь стала скучной.
