Вадим Бурлак - Русский Париж
Позднее Василий Кириллович перевел на русский язык и издал труд еще одного французского автора: «История о Римских императорах» Ж.-Б. Кревье в четырех томах. Несмотря на постоянную нужду, все эти книги Тредиаковский печатал за свой счет.
Продолжал Василий Кириллович писать и свои оды, и стихи. Да вот беда: с каждым годом все меньше его читали. Теснили более молодые — Михаил Ломоносов и Александр Сумароков, а затем — и Михаил Херасков.
Ни сожалений, ни добрых слов
С 1757 года Тредиаковский перестал посещать Академию. О причине этого отчаянного поступка он писал: «Ненавидимый в лице, презираемый в словах, уничтожаемый в делах, осуждаемый в искусстве, прободаемый сатирическими рогами, всеконечно уже изнемог я в силах…».
Спустя два года поэта уволили из Академии. С той поры он редко покидал свой дом. Его стихами и литературными переводами читающая публика больше не интересовалась. Друзей у него не было. В последние годы жизни мало кто посещал Тредиаковского.
Редким гостям он иногда признавался:
— Мечтаю отправиться пешком во Францию… Хотел бы снова идти и спрашивать у встречных крестьянок, у торговцев и странствующих комедиантов, у пастухов и у монахов: «Как пройти в Париж?»… Но, видимо, уже не доведется проведать славный град Французский, поглазеть на уличные и театральные представления, отведать ласковых и терпких вин, купить возле церкви Сент-Эсташ, у малышки Мари, горячих каштанов…
Не довелось…
Умер Василий Кириллович в Петербурге в августе 1769 года. Молчанием ответила Северная столица на смерть поэта: ни сожалений, ни добрых печальных слов.
Лишь спустя несколько лет, известный журналист, просветитель и издатель Николай Иванович Новиков напишет о Тредиаковском: «Сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия; весьма знающ в латинском, греческом, итальянском, французском и в своем природном языке; также в философии, богословии, красноречии и в других науках. Полезными своими трудами приобрел себе бессмертную славу».
Глава вторая
Его называли «Разящее перо»
Неслыханная честь, которую русские люди оказывают нашему языку, должна нам дать представление о том, с каким воодушевлением творят они на своем собственном, и заставить нас краснеть за все те пошлые писания, от которых не спастись в наш гнусный и нелепый век…
И это отнюдь не единственный урок, который преподнес нам Север…
Франсуа-Мари ВольтерЕго поэзия — поэзия ума, здравого смысла и благородного сердца…
Насмешки и ирония — вот в чем заключается талант Кантемира.
Виссарион Белинский— Вот и появился печальный вестник… — Антиох Дмитриевич приподнялся на локте, чтобы лучше разглядеть птицу за оконным стеклом.
Дрозд встрепенулся и перелетел на ветку граба. Там и застыл. В утренних сумерках он стал едва различимым среди темной кроны дерева.
— Приснилось или в самом деле дрозд стукнул в оконце? — Кантемир неожиданно усмехнулся. — Кажется, болезнь делает меня суеверным. Ах, Амалия — веселая предсказательница, где ты теперь?.. Покинула ли этот мир? Томишься ли в застенках или по-прежнему очаровываешь людей во дворцах европейских столиц, в домах знатных особ? Вот уже лет пять, как выслали тебя из Парижа… Никто не любит недобрых предсказаний: ни в кварталах простолюдинов, ни в блистательном Версале…
Дрозд все так же, неподвижно, сидел на ветке. И казалось Кантемиру, что птица пристально наблюдала за ним.
Может, раздумывала, когда нанести четыре роковые удара в оконце?.. Неужто права была Амалия?..
Предсказание в доме Фонтенеля Бернар ле Бовье ФонтенельШесть лет пролетело со дня их знакомства. Жаркий, солнечный сентябрь 1738 года. Мудрый и язвительный Бернар ле Бовье Фонтенель устроил в своем новом парижском доме обед для приятелей: ученых, писателей, актеров. «Встреча без шпаг, фальшивых церемоний и напыщенных дураков» — так называл организованные им обеды знаменитый ученый Фонтенель.
Из иностранцев был тогда приглашен лишь один — вновь назначенный русский посланник князь Кантемир.
Фонтенель решил позабавить после обеда своих гостей.
— Друзья, сегодня таинственная и несравненная Амалия предскажет каждому из вас судьбу, — объявил он. — Не унывайте, если будущее окажется печальным…
Первым Амалия отозвала из столовой Кантемира:
— Ни дня без тревог… Козни, обманы, интриги — от них вам не укрыться. Лишь радостные четыре струны будут услаждать вашу недолгую жизнь: служение Отечеству, друзья, положенные на бумагу мысли и прекрасные женщины. Но опасайтесь ту, которая угостит вас горячим шоколадом… Сладкий глоток из ее рук — и печальная птица четырежды стукнет в оконце, оповещая: струны порваны, земной путь завершен…
Кантемир заставил себя улыбнуться:
— Когда же прилетит ко мне роковая птица?
Ничего не ответила Амалия, молча кивнула и направилась к следующему гостю.
А Фонтенель объявил приятелям:
— Не знаю, сбудутся или нет предсказания, но обед в моем доме и слова очаровательной Амалии вы запомните навсегда…
«Пишу по должности гражданина»
«Даже если смерть внезапна, человек все равно успевает мысленно пройти самые памятные вехи своего пути» — так однажды сказал ему ученый и просветитель Шарль-Луи Монтескье.
В начале апреля 1744 года Кантемир не раз проходил этот «путь». Прерывали его лишь приступы боли, визиты друзей, послания из Санкт-Петербурга и из Версаля.
Дом в Константинополе, где он родился в 1708 году, Антиох, конечно, помнить не мог. Его отец Дмитрий в 1709 году стал господарем Молдавии, и семья покинула Турцию.
А затем был неудачный Прутский поход Петра I. Русская армия отступила. Сподвижник Петра I господарь Дмитрий не мог оставаться в Молдавии: султан жаждал расправиться с ним. Так, в 1711 году, семья Кантемира обрела новую родину.
Дома в Москве и в Петербурге, братьев и сестру, первых учителей, смерть матери, а впоследствии — отца, — все это Антиох уже помнил отчетливо.
В 17 лет он поступил на службу в лейб-гвардии Преображенский полк. Вскоре был напечатан первый труд молодого Кантемира — «Симфония на Псалтирь». В 1729 году им написана первая сатира — «К уму своему. На хулящих учение», а вскоре еще одна — «На зависть и гордость дворян злонравных».
