Вадим Бурлак - Русский Париж
Конечно, строки, написанные без малого три столетия назад, сегодня могут показаться тяжеловесными, напыщенными. Но в первой половине XVIII века творение Тредиаковского «Стихи похвальные России» с восторгом декламировали патриотически настроенные русские «и школяры, и царедворцы». В нашей литературе это было одно из первых произведений, в котором автор воспевает Россию, находясь вдали от родины.
Из написанного Тредиаковским о французской столице почти ничего не сохранилось. На родину он привез «Стихи похвальные Парижу»:
Красное место! Драгой берег Сенеки!
Тебя не лучше поля Элисейски:
Всех радостей дом и сладка покоя,
Где ни зимня нет, ни летня зноя…
Красное место! Драгой берег Сенеки!
Кто тя не любит? Разве был дух зверски!
А я не могу никогда забыти,
Пока имею здесь на земле бытии.
Но куда подевалось большинство его записей и стихов парижского периода?
Разумная предосторожность
Поэт знал о политических событиях на родине. Высший правительственный орган России в 1726–1730 годах Верховный тайный совет не смог удержать международные позиции, завоеванные Петром I. Возникла напряженность в отношениях с Францией.
Возможно, князь Куракин предостерег Тредиаковского: хвалебные вирши о Париже могут не понравиться важным особам из Верховного тайного совета.
Схожие предупреждения получали русские стихотворцы, влюбленные в Париж, и в XIX, и даже в XX веках.
Возвращаясь на родину, Василий Кириллович, вероятно, проявил разумную предосторожность. На престол взошла племянница Петра I Курляндская герцогиня Анна Иоанновна. Какова будет ее позиция в международных и внутригосударственных делах? То, что у нее крутой нрав, стало ясно в первые же недели правления новой императрицы. Анна Иоанновна легко приструнила родовитую знать страны и порвала на глазах у «верховников» кондиции, ограничивающие ее права. Сам Верховный тайный совет был ликвидирован.
Возможно, Тредиаковский решил не рисковать и часть своих творений, перед тем, как навсегда проститься с Парижем, сжег. Василий Кириллович не был зачинателем недоброй традиции многих русских литераторов: вначале — раздумья, вдохновенный полет над листом бумаги, затем — тревога, сомнения, боль и, наконец, — огонь, пепел…
Если бы восстановить все творения брошенных самому беспристрастному, безжалостному и последнему «читателю»!..
Беспочвенные мечты. Огонь равнодушен: покончил ли он с шедевром или — с жалкими, бездарными творениями.
«Хоть и смиренный на вид, а разудалистый»
Никто не приветствовал возвращения поэта на родину. Те, кто решал его судьбу, ставили вопрос так: «Сажать — не сажать? В железо «офранцузившегося» пиита и — в Березово, где помер Александр Меншиков?..».
Князь Александр Борисович Куракин. Картина художника В. П. БоровиковскогоВедь Тредиаковский в мае 1727 года отправил из-за границы хвалебный стих бывшему любимцу Петра I. Произошло это после того, как дочь светлейшего князя Меншикова была обручена с юным Петром II. Не забыл Василий Кириллович поздравить Александра Даниловича с получением высочайшего звания генералиссимуса.
В окружении императрицы Анны Иоанновны поступок поэта не забыли, но милостиво дозволили «пииту» Тредиаковскому — «существовать и деять».
А государыне о нем доложили:
— Хоть и смиренный на вид, а разудалистый, во хмелю глаголет по-иноземному, а кулаками размахивает по-нашенски: забористо и без оглядки…
— Многие такие забористые теперь оглядывают империю в ледовых землях!.. — ответила императрица Анна Иоанновна и высказала недовольство докладчикам: — Виданное ли дело: отвлекать из-за какого-то стихотворца монаршую особу?!..
Князь Александр Борисович Куракин и в России продолжал покровительствовать Тредиаковскому. Побег из Славяно-греко-латинской академии еще не был забыт сановными недоброжелателями Василия Кирилловича. Заступничество младшего Куракина уберегло его от многих неприятностей.
В год возвращения на родину поэт посвятил влиятельному покровителю свое первое опубликованное произведение — перевод аллегорического романа французского писателя Поля Тальмана «Езда в остров любви». Роман составлял первую часть книги, а вторую — стихотворения Тредиаковского, написанные по-русски и по-французски.
Зимой 1731 года «Езда в остров любви» вышла в свет. Издание финансировал князь Куракин. Имя автора тут же стало известно всей увлекающейся литературой России.
Императрица Анна Иоанновна несколько раз прослушивала это творение Тредиаковского в исполнении придворных чтецов.
Как отмечалось полтора столетия спустя в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона: «Ему доставило успех самое содержание книги, посвященное изображению чувств изящной любви и уважения к женщине, новых в то время для русских читателей».
В той же книге Тредиаковский поместил несколько стихотворений своей «работы» и предисловие, в котором впервые высказал мысль об употреблении в литературных произведениях «русского, а не славянского языка, как было до того времени».
Императрица Анна ИоанновнаТворческий успех, похвальный отзыв императрицы и покровительство князя Куракина все же не спасали Василия Кирилловича от нужды и невзгод. Нашлись в Москве и Петербурге недоброжелатели, обвинявшие поэта в атеизме. Подобное в первой половине XVIII века было не менее страшным, чем обвинение в государственной измене или казнокрадстве. К счастью, поэт не оказался в темнице и не испытал физических пыток.
Гонения и издевательства
В 1733 году Тредиаковского приняли на службу в Академию. Ему вменялось в обязанность: «вычищать язык русской пишучи как стихами, так и не стихами; давать лекции, ежели от него потребовано будет; окончить грамматику, которую он начал, и трудиться совокупно с прочими над дикционарием русским; переводить с французского на русский язык все, что ему дастся».
Научной и литературной работе Василия Кирилловича нередко мешали заказы влиятельных особ на сочинение од и торжественных речей. Как жаловались другие русские поэты XVIII века, подобные творения приходилось «насыщать самой низменной лестью».
Трудна доля сочинителя незнатного рода. Хоть и поощряли Тредиаковского и сама императрица, и ее приближенные, но унижения от них ему приходилось испытывать постоянно. Об этом сохранились записи самого Василия Кирилловича: «Имел счастие читать государыне императрице у камина. Стоя на коленях… И по окончании оного чтения удостоился получить из собственных ее императорского величества рук всемилостивейшую оплеушину».
