Леонид Рейзер - Неизвестный Харламов
В погожий день на Арчанде
Мамины родители были басками. Это народ особый. У басков свой язык, свои традиции, свой менталитет.
Тогда, в пятьдесят седьмом, эти отличия не так бросались в глаза. Ладно нам, детям, – так даже мама ничего особенного не примечала. А все почему? Потому что диктатура генерала Франко все жестоко подавляла, буквально выжигая любое мало-мальское инакомыслие. А вот после его смерти стало все острей проявляться стремление басков к автономии. А народ этот еще с прошлых веков выделялся своей воинственностью.
Я, уже будучи взрослой, несколько раз вместе с мамой гостила у родни в Испании. Это были 70-е годы. И уже тогда буквально в воздухе этой прекрасной страны ощущалась напряженность, которая возникала из-за яростного стремления басков отделиться от Испании. Дважды я это на себе испытала. На автостраде нашу машину остановили – проверка документов. А я, как назло, при себе ничего не имела. Полицейские поначалу решили, что я на баскском выражаюсь, и сразу насторожились. А когда услышали, что мы с мамой из СССР, то облегченно вздохнули и пожелали доброго пути. В другой раз я так легко не отделалась, хотя загранпаспорт был при мне: не поленились и отвезли меня в ближайшее отделение полиции для выяснения моей подозрительной личности.
Мамин двоюродный брат с дочерьми Херманой (названной в честь мамы) и Пепи. Установить, кто у него на руках, не удалось. Это тот брат, которого во время гражданской войны в Испании отправили в Алжир
Бегоня Хермана – будущая мама хоккеиста Харламова в детском доме в Одессе с подружкой-испанкой. Там она десятилетней девочкой жила после приезда в Союз до Отечественной войны, когда ее эвакуировали в Саратов и потом в Тбилиси
Так что Валерий Борисович Харламов – наполовину русский, наполовину испанец. Строго говоря, не испанец, а баск наполовину.
В его жилах текла кровь небольшого, свободолюбивого и самобытного народа.
Отец. Я подарки им посылал. Мяч футбольный шикарный Валерику! Кожаный. Духи Бегоне – «Красная Москва». Оформлены они были плоховато, зато по качеству ох как хороши были – в Париже на выставке первое место взяли!
Сестра. В Испании мы жили как у Христа за пазухой. Тихо. Спокойно. Тепло. Чисто. Безмятежно жили. Бытовых проблем вообще не знали, напротив, полное изобилие, одеты-обуты. Ну чего, казалось бы, еще надо?!
Харламовы высоко над Бильбао и далеко от Москвы, где остался глава семейства
Все хорошо, все просто замечательно было у Харламовых в Испании
Однако маме нашей было как-то не по себе. Не сразу это она ощутила, наверное, месяца три-четыре минуло. Ее душевное состояние все ухудшалось. За нами откровенно, даже не пытаясь это скрывать, следили, контролировали буквально каждый шаг, вплоть до того, какие радиостанции слушаем по вечерам. Кто-то из вернувшихся из Союза терпел, привыкая к такому безропотно, а кто-то мучился, его организм отторгал такую жизнь – будто в клетке. Почти все мужчины из числа тех, кто прибыл в Испанию на пароходе «Крым», оказались потом в тюрьме.
Мама еще со времен своего детства до эмиграции в СССР привыкла резать правду-матку, невзирая на лица; могла, особенно если что-то больно заденет ее, идти до конца, борясь за справедливость.
Это недовольство наряду с душевным дискомфортом накапливались, накапливались – и, наконец, уже по весне мама не выдержала и написала папе весточку: «Прошу тебя, Боренька, забери нас отсюда! И – поскорей, ради бога».
Отец быстренько оформил необходимые документы по линии Красного Креста с требованием вернуть детей.
А нам, детям малым, мама, плотно закрыв дверь своей спальни, сказала просто и решительно, тоном, исключавшим возражения: «Дети, мы едем к нашему папе. Домой возвращаемся. В Москву».
Отец. Письма из Испании получал регулярно. И сам тоже писал им в ответ.
Сестра. Сам город Бильбао, где мы жили, расположен в низине, а вокруг горы – серпантин на серпантине. Иногда выбирались на машине в живописные окрестности. На этом снимке: довезли нас на самую гору, мы вышли полюбоваться видами, внизу – море.
Ночь перед отъездом из Бильбао. Мы с братом потом многие годы ее вспоминали. Бабушка с дедом не хотели нас отпускать. Очень. И что удумали – выкрасть нас с Валеркой и под покровом ночи увезти в горы, в отдаленную деревушку! Мой братик услышал через стенку их беседу между собой и мигом доложил матери. Она завела нас в свою комнату. Мы спали одетыми на одной кровати с ней, чтобы в случае чего выбежать на улицу и кричать о том, что нас разъединяют.
Возвращались мы долго. Ехали на поездах. Сначала отправились во Францию. Из-за того, что в те годы в Испании не было советского посольства. В Париже месяц жили у маминой тетушки. Ничего в памяти от тех дней не отложилось.
Мы с Валерой жили ожиданием встречи с Москвой. Помню только, как медленно и нестерпимо тягуче поезд катит вдоль перрона Киевского вокзала.
Мы с братом визжали от радости, завидев в окошко отца, – выбежали к нему, он стиснул в объятиях сына, опустил его на землю и, глядя мимо меня, спросил: «А где ж Таня-то?!» Не узнал меня. Ладно, повзрослела – уезжала с челочкой, а вернулась – и все на пробор. У меня ведь еще и лицо все разбитое было: когда Чехословакию проехали, на советской пограничной станции Чоп двое суток торчали – всякие проверки и проволочки, на другой поезд пересаживались, потому что ширина железнодорожного пути различалась в Союзе и в Европе. Мы с другими детишками пошли к огромному забору играть во что-то, Валерка еще попросил: «Вы только сестру мою Таньку не сальте, а то упадет обязательно!» Как в воду глядел. Ну, я с того забора высоченного и сиганула, навзничь упала. Валерка принялся меня щекотать, а я не реагирую. Мать прибежала, у нее истерика началась, конечно.
Отец. Я как телеграмму из Чопа получил – поезд такой-то, вагон такой-то, – прямиком на завод побежал отгул брать. Ясное дело, мои мать с отцом прознали о таком событии. А было это под Пасху, точно помню, что под Пасху.
Отец-то мой отродясь на такси не катался, а тут аж ЗИМ заказал! Как-никак, внук с внучкой на родину возвращаются, они ведь тоже не ведали, доведется свидеться с ними когда-нибудь али нет. Ну, дед Валеркин, правда, так разволновался, что перепутал и прикатил сначала на Курский вокзал. Но с запасом прикатил и потому успел вовремя на Киевский.
Я по перрону шел – ноги меня то сами несут, а то подкашиваются. Волновался жуть как. Встретились. Они как из вагона-то вышли, меня счастье переполнило. Обнялись. Поцеловались.
