Святослав Рыбас - Красавица и генералы
Виктор подъехал к дому, ввел лошадь во двор. У открытого сарая кто-то возился. Он окликнул Леську, она не ответила. Подойдя к сараю, он никого не заметил. Было тихо, ветер качал веткой вишни. Лошадь хрустела по снегу.
- Леська! - сказал он. - Чего прячешься, толстоногая?
Она вышла из полумрака с ведром угля и сказала, что испугалась чужого и что дома никого нет: хозяйка - на хуторе, а раненый ушел в совет.
Виктор стал поворачивать лошадь. Леська еще добавила, что теперь буржуйке Григоровой приходит конец, вкладывая в это темное слово презрение и насмешку.
Он не обиделся, лишь бросил, чтобы она не повторяла Миколкины глупости, и поехал в совет.
Все прохожие, казалось, насмешливо смотрели на него, словно думали: конец!
В сером воздухе отдавало непривычной свежестью, над металлургическим и трубопрокатным не было дымных хвостов. Жизнь в поселке остановилась и должна была накапливать силы для продолжения, взять эти силы у Нины.
Он нашел Москаля и Рылова, желтых, с покрасневшими глазами, стал доказывать им, просить, но они глядели точно сквозь него, то ли спали, то ли одурели от невозможности оживить голодный обмерзший поселок. В конце концов человек с подвязанной на косынке рукой, тот, кого вынянчивали, пряча от казаков, предпочел оборвать Виктора и предупредить, что не подчиняющихся совету объявят контрреволюционерами и предадут суду. Но Виктор тоже не услышал или не. понял, что говорит Рылов. Кого объявят? Иван Платонович, Господи, что тут с вами?
Москаль сморщил свой утиный нос, будто ему припекло чихнуть, но не чихнул, а так и остался со сморщенным носом, озадаченно глядя исподлобья на пасынка.
Виктор перестал замечать Рылова, принялся втолковывать Москалю про Нину, а тот слушал, думал, потом сказал, что нужно платить рабочим.
Это был какой-то другой Москаль. Или на него так повлиял Рылов, которому лишь бы разрушать.
И Виктор, хоть не хотел хвалиться, потребовал, чтобы Рылов уплатил долг за спасенную жизнь, а не жалил, как змеюка, тех, кто поближе.
До Рылова дошло, что на него давят. Он не испытывал никакого чувства благодарности к старорежимным типам и возвышался над ними, мысля только обо всех и не умея пожалеть одного. Он просто не понимал, чего добивается москалевский пасынок. Как можно тысячи человек ставить в зависимость от одной вдовушки? Почему гимназист горячится? Такие горячие гимназисты уже сбегаются под крыло есаула Чернецова, с щенячьей храбростью воюют против красноармейцев. Они не были так уж безобидны. Поэтому парня следовало арестовать и обезвредить.
Правда, Москаль не позволил арестовать. Двурушник Москаль не решается отбросить поклонение семейным богам, хотя на словах - за интернационал и партийную дисциплину. И, проверяя товарища, Рылов спросил его, что, может, окажем снисхождение? И конечно, тот был за снисхождение. Ценой сотен голодных пролетариев?! Вот куда тебя заводит мелкобуржуазная среда, Иван Платонович, эдак ты сам скоро очутишься на вражеском берегу рядом со своим пасынком (ишь как зыркает парень!) и его пострадавшими от революции друзьями. А где добывать хлеб для рабочих, Иван Платонович, помнится, у твоей родни есть богатый хутор? Позволишь ли наведаться туда?
Москаль расправил могучие вислые плечи и стукнул по столу, словно забивая гвоздь в этот хутор. Не возражал.
Рылов забрал у него хутор, но взамен ничего не уступил, и Виктору было сказано, чтобы Григорова готовила деньги.
Виктор еще не успел переступить порога, как Рыдав, не таясь, предсказал Москалю:
- Когда-нибудь он нас живыми в землю зароет.
И он угадал состояние Виктора. Боже мой, что за люди вылезли на свет Божий в эти страшные минуты гибели родных углов! К кому обращать взор? В ком искать спасения? На что уповать?
Молчит старая лошадь, нет ее хозяев, лежат они в холодной земле, а их души скорбят по гибнущим. Молчат заводские и рудничные гудки, чисто небо над головой, лишь ветер гонит стаи ворон да скрипят высокие раины вдоль дороги. Господь, ты видишь это? Неужели ты отвернулся от нас и нельзя больше верить в твою справедливость, в твою силу! Неужели надо было убить бессильного страдальца, приведенного в наш дом, и взять грех на душу вместо того, что было содеяно по твоим заповедям! Неужели ты не спасешь?
Нет ответа. Господь милосерд к страждущим, но, видно, он знает, кто больше страждет, и Виктор не заслуживает его внимания.
Вблизи дороги синеет гора рудничной породы, какая-то старуха выбирает куски угля, и ветер обвивает черную юбку вокруг тощих ног. Виктору не хочется на нее смотреть, на нее сейчас смотрит Господь.
5
Откуда брать деньги, Нина не знала. И не знала, чем все это кончится, не знала, что уцелеет, что погибнет и где предел, за которым надо жизнью платить за деньги, рудник, усадьбу. Пусть Рылов оказался неблагодарным скотом! Чего ждать от человека, подобного дезертиру? Жалко, жалко, что она не выдала его казакам! Вот было бы справедливо. А теперь приходится думать о смысле жизни.
Петрусик бродил среди красноармейцев, искал среди них знакомых казаков и приносил ей свидетельства дружеского общения, разные шутки-прибаутки. Она попросила Виктора привести сына.
Посадила сына на диван рядом с расстеленным старинным мундиром, обняла его и ужаснулась. По завиткам на затылке ползла вошь!
Нина шепотом окликнула Виктора, боясь прикоснуться к мерзкому насекомому.
Виктор снял вошь и бросил ее в лампу.
Петрусик без страха, спокойно спросил, что это поймали - вощу? Нине еще пришлось услышать от него, что солдатская вошь особая, крупнее воробья не растет: как с воробья вырастет, так и подыхает.
Виктор засмеялся, потом скинул пиджак, напялил зеленый сюртук.
- Доехали, матушка, до геркулесовых столбов! - с насмешкой сказал он. Они не остановятся, готовься к худшему.
Она не спросила, про кого он говорит и в честь чего переоделся. Подняв над Петрусиком лампу, Нина осматривала его голову.
- Подержи лампу, - велела она. - А ты не вертись, казуня !
- Нашла? - с надеждой спросил мальчик.
К счастью, голова оказалась чистой, и Нина, отстранив сына, повернулась к Виктору и жалобно показала взглядом, что не знает, что делать.
Виктор предложил отвезти малыша к старикам на хутор, чтобы, в случае крайней нужды, не быть связанными.
- Дела да случаи до смерти замучили, - вставил Петрусик.
- Сними, - попросила она. - Хоть мы будем уважать предков.
В ее голосе было что-то горделивое и обреченное. Он понял, что она не видит никакого выхода. Свет отражался в ее смелых, сильных молодых глазах, они горели.
Виктор снял сюртук, снова положил его на диван. Затем взял со столика тяжелую чугунную фигурку Ермака, поиграл ею, поставил на подзеркальник.
