Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"
А потом они играют последний спектакль французского драматурга Деваля «Мольба о жизни» (в котором, кстати, был занят и Образцов), и происходит следую-
щее: «Занавес закрывается и на аплодисменты не открывается. Берсенев запретил».
Читаешь и создается впечатление, что театр закрыли из-за капризов «стариков». И то им было не так, и это не этак. Но, хотя все «старики» уже умерли (Образцов почему-то не удосужился изложить свою версию при их жизни), все же есть люди, которые помнят и знают, как все было на самом деле.
А было так. Происходило это хоть и в самый радостный для Образцова период (так он пишет), но далеко не таковой для всей страны, а именно — во второй половине 30-х годов. И вот построили тогда в Ростове-на-Дону новое здание театра. Понадобилась для него подходящая труппа. И Сталин решил (возможно, по чьей-то подсказке) отправить туда МХАТ Второй, который пользовался большой популярностью в Москве, чего нельзя было сказать о тогдашнем МХАТе Первом. В частности, в театре с успехом шла пьеса Деваля «Мольба о жизни», где главные роли великолепно играли Гиацинтова и Берсенев. В Москву даже приехал автор пьесы, и я был как раз на спектакле, в конце которого Деваль вышел на сцену. Он сказал несколько благодарственных слов и поцеловал руку у Гиацинтовой, а она его в голову. Были на этом спектакле и сотрудники французского посольства — повсюду слышалась французская речь, и во время выступления Деваля из зала тоже раздалась какая-то восторженная реплика по-французски. Присутствовал и французский посол (если не ошибаюсь, Шарль Альфан), которого вообще можно было часто видеть в наших театрах, — очевидно, театрал.
И вдруг — решение Сталина. Что делать? Было ясно — никто даже из самых высокопоставленных советских деятелей не посмеет попросить Сталина изменить свое повеление. И тогда «старики» обратились к французскому послу с просьбой помочь. А тому что — тот к Калинину. А Калинин передал просьбу Сталину: дескать, посол поддерживает прошение МХАТа Второго оставить их в Москве.
Я думаю, всем понятно, какова была реакция Сталина на эту просьбу, тем более поддержанную «со стороны», да еще вопреки его решению. Но не в его методах
было душить собственными руками. Он запросил МХАТ Первый, Станиславского: действительно МХАТ Второй уж такой незаменимый театр, что ему место только в Москве?
Результат не заставил себя ждать. Станиславский ответил, что вообще есть только один МХАТ и никакого Второго он не знает.
Реакция последовала молниеносно. Отсюда и формулировка «так называемый», и разгон театра в феврале 1936 года, после чего Берсеневу, Гиацинтовой и Бирман с трудом удалось пристроиться в театр МОСПС, которым тогда руководил Любимов-Ланской.
А в Ростов-на-Дону поехал со своей студией Ю.Завадский, который потихоньку потом перебрался с некоторыми артистами обратно в Москву, с тем, чтобы возглавить театр МОСПС взамен ушедшего в 1946 году Любимова-Ланского. (Ныне это театр им. Моссовета.)
Берсенев же, Гиацинтова и Бирман перешли в совсем тогда захудалый театр им. Ленинского комсомола, который им удалось оживить, но где они сами и закончили свои дни.
Такова правда. И ее не мог не знать Образцов, какое бы положение в труппе он ни занимал и сколько бы куклами ни увлекался. Ибо постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о закрытии Второго Московского художественного академического театра было опубликовано в «Правде» 28 февраля 1936 года и обсуждалось даже людьми, далекими от театра, так как имело явно политический характер.
А что же Образцов? А он именно в те дни выступал с куклами перед Сталиным, что не преминул отметить в своих «ступеньках». И буквально через несколько дней после этого выступления Образцов получил наконец-то помещение для кукольного театра. Все произошло, судя по «ступенькам», так: на следующий день после концерта, где он удостоился одобрительного сталинского смеха, появилась статья Образцова, в которой он, добиваясь для своих кукол помещения, написал: «Много добрых глаз и нет добрых рук». И глянь — через два дня звонок из Комитета по делам искусств: «Получайте театр
на площади Маяковского». (Бывшее здание Реалистического театра. Сейчас этого дома нет и у театра кукол превосходное здание на Садовом кольце — дай им Бог здоровья!)
Так что, выходит, нашел тогда Образцов добрые руки. Знал, где искать. А «старики», очевидно, просто не там и не так искали. Обмишулились. Сами виноваты. Так получается. Ну, а еще, пожалуй, получается, что ко всем тем высоким званиям, кои перечислил Образцов в своей первой «ступеньке», нелишне было бы добавить еще одно.
Это все я написал по горячим следам, в 1984 году. А 8 мая 1992 года по ТВ сообщили, что Образцов в возрасте 91 года умер. Незадолго до того он собрал друзей. Было показано, как все сидят за столом и поют (и он с ними) его любимую песню «Вспомните меня...» Тут же по ТВ перечисли его заслуги и произнесли восторженные слова.
Что же, все верно. И заслуги, настоящие, не мнимые, были. И кое-чем даже восхититься можно. Однако в 1984 году, в возрасте 83-х лет, зачем было так-то?..
Ну, понимаю, при Сталине боялся — голову снимут. Но в 1984 году, да еще при таких регалиях и званиях, можно было расхрабриться и сказать о своих старых товарищах и учителях правду. О том, как все было на самом деле. Ну, а если и тогда побоялся или не захотел сказать, то хоть помолчи.
А так — все как просил в песне: «Вспомните меня...»
Вот и пришлось вспомнить.
Федор Панферов. Интересный вариант
Сейчас вряд ли кому придет в голову читать что-либо из написанного Федором Ивановичем Панферовым. А в 30-е годы, когда я учился в школе, его называли советским классиком и «Бруски» были в списке обязательной школьной литературы. Да и до самой его смерти в 1960 году он входил в руководство Союза писателей и был главным редактором журнала «Октябрь».
Правда, над его поздними произведениями откровенно подшучивали, а фраза «Девушки, в ножи!» из военного романа «В стране поверженных» передавалась из уст в уста только издевательски. Также почему-то подсмеивались и над его любовью к жене, писательнице Антонине Коптяевой. Над тем, что у входа в свою дачу он сделал в честь жены надпись «Антоша». Хотя тут, на мой взгляд, как раз нет ничего смешного.
Так или иначе, но Панферов продолжал оставаться официально почитаемой фигурой. А потому, когда он написал пьесу «Когда мы красивы» и опубликовал ее в своем журнале «Октябрь» (это было не очень этично, но, как известно, у руководства своя этика), то на обсуждение пьесы в так называемом масонском зале ЦДЛ набилось столько народа, что люди даже свешивались с перил на хорах. Дело было — гляжу на пригласительный билет — 11 июня 1952 года, начало в 6 часов 30 минут вечера.
