Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"
Но Сталин его пока не трогал — он удивительно умел приберегать людей, которые могли ему понадобиться для какой-либо планируемой им акции. Уже началась, например, космополитическая кампания, которая имела перспективу перерасти в нечто более глобальное. И кто знает, какую роль мог предназначать в ней для Литвинова Сталин.
То есть положение Литвинова было сходно с тем, что описано Салтыковым-Щедриным в сказке «Самоотверженный заяц». Там волк, питающийся мясом, придерживал для этой цели около себя зайца. Изредка все же приговаривая: «А может я тебя... ха-ха... и помилую».
Повторяю, можно только гадать, как Сталин полагал использовать Дипломата Номер Один, когда развернулись бы события, намечаемые на начало 1953 года.
Но Максим Максимович Литвинов переиграл Сталина. Он умер в 1951 году. Этакий хитрец — уклонился от соучастия. И да будет ему земля пухом.
Что до Сталина, то ему предстояло решать намечаемую задачу самому. Но не решил. Не удалось. Надорвался. И вместо предполагаемых казней и массовых убийств умер.
Сергей Образцов. И его ступеньки
11 июня 1984 года мне предстояло выступать в ЦДРИ. Я должен был участвовать во втором отделении, и, кроме меня, в нем были еще Образцов и Борин — известный публицист. В ЦЦРИ устраивали тогда такие встречи с представителями разных видов искусств. Время каждому — минут 20—30. Просили приехать к перерыву между первым и вторым отделением.
Приехал. Вижу — первое отделение еще не кончилось. А в чем дело? Оказывается, выступает Образцов, попросился пораньше. И вот он читает свои воспоминания, вдвое превысил положенное время, публика изнемогает, устроители в панике, а он все никак не хочет кончить.
Тихонько я прошел в зал и пристроился сбоку послушать. Жестким высоким голосом Образцов отчеканивал свои воспоминания. В зале стоял шумок, но Образцов все читал и читал, в самоупоении, не обращая на это никакого внимания. Когда он откладывал очередную страницу, публика начинала жидко аплодировать, надеясь, что это конец. Но Образцов торопливо говорил: «Если вам не надоело, то я прочту еще немного». И тут же читал дальше. Он явно получал от своих записок удовольствие и не замечал, что пропасть между ним и зрительным залом расширяется. Он зачитывал чьи-то письма, свои комментарии, и я поразился тому, как талантливый артист — а Образцов был в свое время талантливым артистом — не замечал отсутствия контакта с людьми и не понимал, что его текст — сплошная банальщина, ни одного свежего оборота, я уж не говорю о свежей мысли.
Публика все упорней стала прерывать его чтение аплодисментами, которые издевательски накладывались на голос исполнителя и заглушали его. Обычно это знак,
что пора убираться со сцены. Но Образцов слышал только самого себя. И когда не без сожаления наконец закончил свое чтение, то почти полное молчание было ему наградой.
Объявили перерыв. Идя за кулисы, я только и хотел одного — не встретиться с Образцовым. Хотя я лично с ним не был знаком, но все же мы знали друг друга и, возможно, при встрече возникла бы необходимость сказать что-то об его выступлении. Врать было бы противно, а говорить правду человеку, который перешагнул 83-летний рубеж, было бы жестоко и бесполезно.
К счастью, встретиться не пришлось — Образцов тут же уехал, оставив устроителей вечера в шоке: соберут ли они после перерыва зрителей, травмированных Образцовым?
Беспокойство оказалось напрасным. Люди вернулись и наполнили зал. Борин очень интересно рассказал несколько эпизодов из своей журналистской практики. Я, как мог, тоже постарался расшевелить зрителей. Короче, все обошлось хорошо. Но по дороге домой, вспоминая выступление Образцова, я с грустью размышлял о том, как иногда время безжалостно расправляется с людьми. И, признаться, пожалел Образцова.
Но вот в октябре 1984 года я получил 10-й номер «Нового мира», где была начата публикация заметок Образцова под названием «По ступенькам памяти». И оказалось, что это не время жестоко расправилось с Образцовым, а он, шествуя по своим ступенькам, обходит правду.
Шут уж с ним, с этим кокетливым названием. Простим и первую «ступеньку» в этих воспоминаниях, где Образцов с первых же строк сообщает все свои звания. Нелепо, конечно, ведь не с этих же званий начинается жизнь даже самого одаренного ребенка. Скажем, немыслимо себе представить, чтобы автобиография Пушкина (или биография поэта, составленная чиновником любого ранга и времени) начиналась словами «Камер-юнкер». Отнесемся снисходительно и к прихотливо выбранным эпизодам из жизни автора записок, в которых он, однако, не упускает сообщить о своей ранней одаренно-
сти и реакциях на это гувернантки и прочих, — тут, если и приврал, то особой беды нет, — ведь никого не обидел? Правда, проверить невозможно, но и необходимости в этом не ощущается.
Не забывает он, однако, минуя другие важные события, отметить, что в Москве есть улица имени его отца. Впрочем, Бог с ним, пусть выбирает из той лестницы, по которой ему удалось дойти до своих 83-х лет, то, что ему дорого.
Но, когда речь заходит о событиях, которые обернулись для многих трагично, тут искажать правду кощунственно. И тогда уже совсем иным светом озаряются те самые звания, столь тщательно перечисленные в первых же строках его «ступенек». Тогда невольно начинаешь задумываться, а не плата ли эти щедрые знаки начальственного внимания за нечто, способствующее тому времени как поступками, так и умолчаниями или перевиранием?
Чтобы не быть голословным, рассмотрю всего лишь один факт, о котором мне доподлинно известно. Всего один, но весомый.
А факт таков.
На 81-й странице журнала Образцов пишет, а мы читаем: «Откуда-то пошли слухи, что Второму МХАТу предлагают переезжать в помещение кинотеатра «Колизей», для того, чтобы в помещении МХАТа Второго открылся Центральный детский театр, и что будто бы «старики» — это, значит, Берсенев, Чабан, Бирман, Гиацинтова, Дурасова — отказались переезжать в «Колизей». А далее, замечает Образцов, поползли еще более нелепые слухи, будто театр хотят перевести «то ли в Ростов-на-Дону, то ли в Харьков. И будто бы «старики» от этого тоже отказались». Но театр поехал на гастроли в Ленинград. «И, возвращаясь, в поезде по радио слышим, а потом в газете читаем, что «так называемый МХАТ Второй» закрывается, а актеры его труппы распределяются по разным московским театрам для укрепления их актерского состава».
А потом они играют последний спектакль французского драматурга Деваля «Мольба о жизни» (в котором, кстати, был занят и Образцов), и происходит следую-
щее: «Занавес закрывается и на аплодисменты не открывается. Берсенев запретил».
