Раиса Аронова - Ночные ведьмы
У Ишуни остановились около высокого обелиска. У нас как-то само собой повелось, что ни один памятник не проезжаем мимо. На фасаде читаем надпись: «Героям ишуньских позиций, которые погибли в годы Великой Отечественной войны». На другой стороне четверостишие:
Слава вам, храбрые, слава, бесстрашные,
Вечную славу поет вам народ.
Доблестно жившие, смерть победившие,
Память о вас не умрет.
Становится печально, но светло, когда читаешь стихи на памятниках. В сердце входит теплое ощущение, что их писали благодарные руки и безусловно руки доброго человека.
…Убегают назад последние километры крымской земли.
— Расскажите на прощанье еще один эпизод из вашей жизни здесь, — просит Леша.
— Если самый короткий, то могу, — говорю. — Когда перелетали из Крыма в Белоруссию, я сбросила над Перекопом вымпел. На клочке бумаги, вложенной в гильзу, написала: «До свиданья, красавец Крым! Вернусь после войны. Жди».
— Ишь, какие записки писала. Муж, ты не ревнуешь? — шутит Руфа.
— В данном случае — нет. Даже сам вожу ее на свиданья.
Еще несколько минут пути, и дорожный щит оповещает: «Граница Крымской области».
— Пора подвести итоги нашей боевой работы в Крыму, — предлагает Леша.
Он уже начал говорить «мы», «наш полк», будто тоже служил вместе с нами.
— Итоги давно подведены, — заглядывая в какие-то свои записи, говорит Руфа. — Провоевали мы здесь ровно месяц, но за Крым бились полгода. Сделали всем полком 6140 боевых вылетов, получили орден и стали именоваться 46-й гвардейский Таманский ордена боевого Красного Знамени…
— К тому времени мы пробыли на войне ровно два года, — добавляю.
— А если учесть, что при подсчете выслуги лет авиаторам военные годы считают один за три, то мы стали старше на шесть лет.
— В этом законе, безусловно, есть логика.
— Беспощадная логика войны.
Потянулись пыльные дороги Херсонщины. Мы с мужем не раз колесили по ним, пробираясь к Скадовску — небольшому городку на берегу моря. Он привлекал нас мелководьем и теплым морем. Для детей лучшего места и желать не нужно. Сейчас там купается наш Сашок… Как он, не заболел ли? Целых две недели я не в курсе его жизни. Что-то неспокойно на сердце…
За разговорами незаметно прошло время. Подъезжаем к Скадовску. Я все больше начинаю волноваться — каким сейчас увижу сына? Не случилось ли с ним что-нибудь?
Во дворе дома нас встретила Рита со своими детьми. Моего Саши не было видно.
— Где Сашок? — спрашиваю с тревогой.
— Лежит… Ты только не волнуйся… «Так всегда начинают, когда собираются сообщить тяжелую весть», — пронеслось у меня в голове.
— Что с ним?.. — И, не слушая уж дальше объяснений, я метнулась в комнату.
Сын лежал недвижно под одеялом. Одним взмахом я раскрыла его, ожидая увидеть… уж не знаю, что — может, даже изуродованное, забинтованное тельце. Но Сашок порывисто вскочил и… мы обнялись.
— Здравствуй, мама!
— Здравствуй, дорогой мой мальчиш!..
У него, оказывается, болело горло, и ему приказали лежать смирно в постели. От радости я сразу обмякла и опустилась на стул. Сумка с дневником поездки упала на пол…
12 и 13 августаВ ожидании, когда Сашок окончательно выздоровеет, мы два дня отдыхали. Купались в море, стирали, готовили машину для большого броска в Белоруссию.
Удивительно, даже здесь, в Скадовске, встретили человека, который каким-то образом был связан с боевой работой нашего полка. Хозяин дома, Алексей Ефимович Дадулов, снабжал нас, оказывается, бомбами, когда мы воевали в Крыму в составе 8-й воздушной армии.
— Такие ненасытные были, все давай им и давай, — вспоминает он, — Не успеешь привезти машину, как ваши девчушки, вооруженцы, мигом, словно муравьи, все растащат. А инженер по вооружению — как же ее фамилия-то?..
— Стрелкова Надежда Александровна.
— Да, да. Она та-ак на нас покрикивала! Только я слышишь, бывало; «Мало, еще! Шевелитесь быстрей!» А вот летчиц ваших почти не приходилось видеть на аэродроме. Говорили, что они не вылезали из самолетов всю ночь.
Это верно. Особенно в ночи-максимум, когда штаб дивизии требовал сделать как можно больше боевых вылетов. Все летали тогда «по возможностям и по способностям». Начальник штаба полка Ирина Ракобольская или ее заместитель Аня Еленина подходили к только что севшему самолету, принимали доклад у экипажа прямо из кабины, записывали. В это время вооруженцы подвешивали бомбы, техники заправляли самолет горючим. Через 4–5 минут экипаж уже опять взлетал. В такие ночи нам привозили на старт второй ужин. Но мало кто притрагивался к нему. Некогда, да и не хотелось есть. «Быстрей, быстрей!» — торопила внутренняя напряженность. Помню, как-то еще на Тамани в одну из таких ночей-максимум у меня с самолетом произошла какая-то заминка. Выпали свободные минуты, и нам со штурманом предложили пойти доужинать. Подошли мы к столику, где сидела повариха из БАО с кастрюлями. Глядим — она плачет.
— Что случилось? Вас обидели?
— Конечно, — сквозь слезы отвечает она. — Я напекла таких хороших оладьев, а никто не хочет есть. Кому ни предложу, все отмахиваются.
— Не огорчайтесь, в завтрак съедим.
— Тогда они не такие уж вкусные будут…
14 августаВ десять утра покинули Скадовск.
Сейчас выедем на трассу и опять начнем отсчитывать километры боевого пути полка. Красная нить на карте проходит через Мелитополь, Харьков, Курск, Орел и завязывается узелком в Сеще. В этом узелке памяти — почти целый месяц фронтовой жизни. Но ни сегодня, ни завтра развязать узелок не удасться — до Сещи около полутора тысяч километров.
Нас теперь в машине пятеро. Прибавился Сашок и маленький черный котенок, приблудный какой-то. При посадке сын протащил его в машину контрабандой, в коробке. Узнали об этом уже в пути. Пришлось согласиться не выгонять же пассажира в поле. Но пока доехали до шоссе, котенка сильно укачало, он лежал на сиденье бездыханным трупом. Порешили оставить его на кухне придорожного ресторанчика, до Белоруссии он не дотянет с таким вестибулярным аппаратом.
День очень жаркий. Окна машины открыты, ветер отчаянно треплет волосы, водитель жмет педаль газа, и мы несемся на скорости сто десять километров.
— Как на самолете! — доволен Сашок.
— Папа воображает, наверное, что у него в руках штурвал ИЛа, предполагаю я.
— Вы же летели тогда в Белоруссию тоже с такой скоростью, оправдывается Леща.
Да, летели… Как мы говорили тогда — «на вторую войну». Я внимательно рассматривала проплывающую под самолетом землю. Даже пышная майская зелень не смогла прикрыть ее изуродованное войной лицо. Развалины, пепелища, воронки, траншеи… Но заметно было, что тут уже начали приводить землю в порядок, как терпеливая хозяйка прибирает в доме после налета непрошеных буйных гостей. Зеленели огороды, распахивались поля, кое-где блестели свежесрубленные бревенчатые стены хат. Здесь жизнь пускала первые послевоенные ростки.
