Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904
В пятидесяти ярдах от меня стоял маленький каменный домик обходчика — какое-никакое, а укрытие. В двухстах же ярдах начинался крутой скалистый берег реки Блю-Кранц — укрытие куда более надежное. Я решился бежать к реке и поднялся в полный рост. Внезапно на противоположной стороне железнодорожного рва, отделенной от меня рельсами и двумя рядами колючей проволоки, я увидел скачущего во весь опор всадника — высоченного, смуглого, с ружьем в правой руке. Он круто осадил коня и, потрясая винтовкой, что-то мне прокричал. Между нами было всего лишь сорок ярдов. В то утро я, несмотря на свой корреспондентский статус, прихватил с собой маузер. Я подумал, что мне ничего не стоит подстрелить этого человека, и после всего пережитого утром всей душой возжаждал это сделать. Рука моя потянулась к поясному ремню — пистолета там не было. Занимаясь расчисткой пути, когда приходилось то залезать в кабину, то спрыгивать на землю, я снял его. Маузер благополучно вернулся домой. Он и сейчас при мне! А тогда я оказался безоружен. А между тем быстрее, чем я сейчас говорю об этом, бур, не слезая с лошади, взял меня на мушку. Животное словно окаменело, всадник тоже, и я вместе с ними. Я поглядел на реку, поглядел на домик обходчика. Бур продолжал глядеть в прицел. Я понял, что шансов спастись у меня попросту нет: выстрелив, он, несомненно, убьет меня. И я поднял руки вверх, сдаваясь в плен.
«Одинокому и безоружному сдаться в плен не зазорно», — сказал однажды великий Наполеон, и эти слова припомнились мне в последовавшие затем минуты горчайших переживаний. Ведь враг мог и промахнуться, речной обрыв был совсем рядом, а два проволочных ограждения еще стояли нетронутые. Но дело было сделано. Бур опустил ружье и поманил меня к себе. Я повиновался. Продрался сквозь проволоку, перелез через ров и подошел к нему. Он спрыгнул с лошади и принялся палить по удаляющемуся паровозу и нескольким разбегающимся кто куда британцам. Когда из поля зрения исчезла последняя фигурка, бур вновь сел на лошадь, и я побрел рядом с ним к тому месту, где расстался с капитаном Холдейном и его ротой. Но их я там не увидел. Они уже были в плену. Наконец я заметил, что идет сильный дождь. Пробираясь сквозь высокую траву бок о бок с захватившим меня буром, я вдруг с тревогой, весьма своевременной, вспомнил о двух обоймах патронов для маузера, по десять патронов каждая, находившихся в двух нагрудных карманах моего полевого кителя — правом и левом. Такими патронами я пользовался при Омдурмане, и только они — их еще называют «мягкими» — и подходили для моего маузера. Я и думать забыл об этих патронах, а сейчас вдруг сообразил, насколько опасно иметь их при себе. Правую обойму мне удалось незаметно скинуть на землю. Я уже держал в горсти левую обойму, когда бур, зыркнув вниз, спросил по-английски:
— Что это у тебя там?
— Сам не знаю, — отвечал я, разжимая ладонь, — вот, подобрал только что.
Он взял обойму и, осмотрев, выкинул. Мы продолжали свой путь, пока не нагнали основную массу пленников и не влились в длинную верховую колонну буров, ехавших друг за другом по двое, по трое, не стыдясь прикрываться от ливня зонтиками.
Такова история крушения бронепоезда и моего пленения 15 ноября 1899 года.
Лишь три года спустя, когда бурские генералы прибыли в Англию просить о займе или о какой-либо другой помощи своей совершенно разоренной стране, меня на каком-то неофициальном завтраке представили их первому лицу, генералу Боте. Мы говорили о войне, и я рассказал генералу о том, как был захвачен в плен. Бота выслушал меня молча, а потом спросил:
— Так вы меня не узнаете? Это ж был я. Я взял вас в плен. Самолично! — И в его ярких, выразительных глазах сверкнуло удовлетворение.
В белой сорочке и фраке Боту было не узнать. Помимо роста, стати и смуглости лица — ничего общего с тем яростным воином, представшим передо мной в тот черный день в Натале. Но при всей удивительности этого факта, сомнений он не вызывал. В тогдашнем вторжении в Наталь Бота участвовал как простой ополченец. Войну он не одобрял и в число ее застрельщиков и лидеров не входил. То был его первый бой. Но в качестве рядового он, охваченный азартом преследования, мчался в первых рядах, возглавляя бурские отряды. Так нас свела судьба.
Мало кто из тех, с кем пересекался мой жизненный путь, интересовал меня более, чем генерал Луис Бота. Знакомство, начатое в самых невероятных обстоятельствах и три года спустя продолженное после нашей удивительной встречи, переросло в дружбу, которой я чрезвычайно дорожил. В этой величественной, мужественной фигуре я видел отца нации, мудрого и предусмотрительного государственного деятеля, истинного воина-землепашца, охотника из дебрей, умного, уверенного в себе одиночку.
Когда в 1906 году он прибыл в Лондон на Имперский конгресс в качестве только что избранного первого премьер-министра Трансвааля, в Вестминстер-Холле был дан грандиозный банкет с приглашением премьер-министров доминионов. Я являлся тогда заместителем министра по делам колоний, и, проходя в зал к своему месту, этот бурский вождь, еще так недавно считавшийся нашим врагом, остановился возле меня и моей матери, стоявшей рядом, и сказал следующее:
— Нас с вашим сыном никогда не страшила непогода. — Что было истинной правдой.
Объем книги не позволяет мне перечислить все случаи, когда на протяжении долгих лет важнейшие общественные дела заставляли меня обращаться к этому исполину и вступать с ним в контакт. Мне первому он открыл романтический свой проект подарить королю знаменитый Куллинанский бриллиант, чистейшей воды и размером превышающий все известные бриллианты по меньшей мере раз в двадцать. Именно мне довелось ратовать за предоставление самоуправления Трансваалю и Оранжевой республике и проводить в палате общин соответствующие законы. Много и часто контактировал я с генералом Ботой и коллегой его Сматсом и потом, в Торговом совете и в адмиралтействе, когда они в течение пятнадцати лет, с 1906-го и до окончания Мировой войны, с таким беспримерным искусством осуществляли руководство своей страной.
Бота всегда чувствовал, что может рассчитывать на мое внимание и расположение. Когда бы он ни посещал Европу, мы многократно с ним виделись — в Совете, на званых ужинах, в домашней обстановке, в различных официальных учреждениях. В 1913 году, возвратившись из Германии, где он лечился на водах, Бота со всей серьезностью предупредил меня об опасных тенденциях, там возобладавших.
— Будьте бдительны и ко всему готовы, — сказал он. — Не доверяйте их руководству. Это опасные люди. Они злоумышляют против вас. Я слышал такое, чего вам не услышать. Приведите в боевую готовность флот. Я нюхом чую, что опасность носится в воздухе! Скажу даже больше, — добавил он, — я тоже заранее подготовлюсь. Когда они нападут на вас, я атакую немецкую юго-западную Африку и раз и навсегда вышибу оттуда германцев. Мне ничто не помешает в нужный момент исполнить свой долг. А вам с вашим флотом надо быть начеку.
