Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904
В Эсткурте я также обнаружил старых друзей. Лео Эмери, тот самый староста, которого я десять лет назад, будучи в Харроу, так неудачно столкнул в бассейн, а впоследствии мой коллега по работе в парламенте и правительстве, был теперь одним из военных корреспондентов «Таймс». Впервые мы с ним встретились на равных и на дружеской ноге и вместе с моим приятелем из «Манчестер гардиан» обосновались в пустой палатке, стоявшей на маневровом треугольнике станции. И на кого же наткнулся я, фланируя вечером по единственной улице городишка, как не на капитана Холдейна, который так поспособствовал моему назначению в штаб сэра Уильяма Локхарта во время Тирской кампании! Холдейн был ранен при Эландслаагте и, надеясь присоединиться к своему батальону Гордонского горского полка в Ледисмите, как и я, застрял в Эсткурте, где получил во временное командование роту Дублинских стрелков. Время текло медленно, тревога нарастала. Положение наше было очень шатким. В любую минуту на нас могла налететь десятитысячная бурская конница и отрезать нам путь к отступлению. И все же необходимо было закрепиться в Эсткурте на достаточно долгий срок. Каждое утро мы высылали кавалерийские патрули миль на пятнадцать в сторону противника, чтобы они вовремя дали нам знать, если появятся буры. И тут командующего посетила не слишком счастливая мысль: отправить на разведку еще и бронепоезд, благо шестнадцатимильный отрезок «железки» пока не был поврежден.
Вид у бронепоезда самый что ни на есть впечатляющий и устрашающий, но в действительности он в высшей степени уязвим и довольно беспомощен. Стоит всего лишь взорвать железнодорожный мост или водопропускную трубу, и гигант застрянет вдали от своих, беззащитный перед противником. Однако о возможности подобного исхода наш командующий даже не подумал. На бронепоезд из шести товарных платформ он решил погрузить две роты — Дублинских стрелков и Дурбанской легкой пехоты, шестифунтовую корабельную пушку с расчетом из нескольких матросов корвета «Грозный» и небольшую ремонтную бригаду, пожертвовав этой весьма значительной частью своих сил для вылазки в направлении Коленсо. Командование операцией он поручил капитану Холдейну. Вечером 14 ноября Холдейн поведал мне о полученном на завтра задании. Выезжать надо было на рассвете. Не скрыл он от меня и опасений, которые вызывал у него этот рискованный план, притом что он, как и каждый на начальном этапе войны, жаждал приключений и столкновений с противником. Не поеду ли я с ним? Он был бы рад, если б я согласился. Из чувства товарищества, а также потому, что считал своим долгом собрать как можно больше информации для «Морнинг пост», и еще потому, что любил лезть на рожон, я без малейших колебаний принял его предложение.
Военный аспект того, что произошло потом, хорошо известен и не раз обсуждался. Бронепоезд прошел около четырнадцати миль и достиг станции Чивли, не заметив ничего враждебного, ни вообще какого-либо движения, каких-либо признаков жизни на волнистых просторах Наталя. В Чивли мы сделали небольшую остановку, чтобы телеграфировать генералу о нашем прибытии на вышеозначенный пункт. Но не успели мы это сделать, как на холме, возвышавшемся над железной дорогой ярдах в шестистах за хвостом поезда, показались суетящиеся фигурки. Без сомнения, это были буры. И без сомнения, они зашли нам в тыл. Что они сделают с путями? Нельзя было терять ни секунды. Мы немедленно дали задний ход. Когда мы поравнялись с холмом, я вспрыгнул на ящик и высунулся по самые плечи из-за стального борта задней платформы. На верхушке холма я увидел группу буров. Внезапно среди них возникли три штуковины на колесах, и тут же глаз резанули десять-двенадцать ярчайших всполохов. В небе выросло шаровидное белое облако, из которого вырвался смертоносный конус, как мне показалось — в паре футов над моей головой. Это была шрапнель — в первый и чуть ли не единственный раз я видел ее в действии. Стальные бока платформы зазвенели от бьющих в нее снарядов. Впереди, в голове бронепоезда, раздался грохот и один за другим несколько громких взрывов. Огибая основание холма, колея резко шла под уклон, и подгоняемые Вражеским огнем, а также крутизной спуска, мы мчались теперь как бешеные. Артиллерия буров (две пушки и зенитка) сумели сделать лишь по залпу, прежде чем мы скрылись у них из глаз за поворотом. И меня вдруг осенило, что дальше нас могла ждать ловушка. Я уже повернулся к Холдейну, чтобы предложить ему послать кого-нибудь к машинисту с приказом сбавить скорость, как вдруг нас с огромной силой тряхануло, и мы с ним, как и все солдаты на платформе, попадали вверх тормашками на пол. Бронепоезд, шедший со скоростью уж никак не меньшей, чем сорок миль в час, сбросило с рельсов какое-то препятствие или повреждение путей.
На нашей платформе никто серьезно не пострадал, и я в секунду вскочил на ноги и выглянул из-за брони. Бронепоезд находился в низине примерно в тысяче двухстах ярдах от обращенного к Эсткурту склона вражеского холма. Сотни буров устремлялись вниз с вершины этого холма и кидались в траву, чтобы мгновенно начать плотный ружейный обстрел бронепоезда. Пули свистели над нашими головами и градом барабанили по стальным пластинам. Я пригнулся и принялся обсуждать с Холдейном, что нам делать. Мы порешили, что он с корабельной пушкой и со своими Дублинскими стрелками, располагавшимися в хвосте, попытается загасить огонь противника, я же в это время сбегаю и посмотрю, что сталось с поездом и путями и возможно ли устранить повреждение или препятствие.
Я слез с платформы и пробежал вдоль поезда к его голове. Локомотив стоял на рельсах. Первая платформа, простая вагонетка, перевернулась вверх колесами, и среди ехавших на ней ремонтников были убитые и покалеченные. Следующие две бронированные платформы, везшие Дурбанскую легкую пехоту, сошли с рельсов — одна не упала, вторая лежала на боку. Их развернуло и притиснуло друг к другу, так что они загораживали обратный ход прочим платформам. За этим нагромождением нашли временное укрытие Дурбанские пехотинцы — оглушенные, в синяках, а кое-кто и с увечьями. Противник вел беспрерывный огонь, и вскоре к ружейным выстрелам присоединился гром полевых пушек и близкие разрывы снарядов. В общем, мы влипли.
Когда я был возле паровоза, опять словно бы прямо надо мной разорвалась еще одна шрапнель — начинка так и прыснула из нее, с визгом взрезая воздух. Машинист мгновенно выпрыгнул из кабины и бросился за перевернутую платформу. По его рассеченному осколком лицу текла кровь, и он горестно всхлипывал в бессильном негодовании:
— Я же гражданский, а тут… За что, по их мнению, я деньги получаю? За то, чтобы меня взрывали бомбами? Нет уж, только не я! Так не договаривались! Я и минуты здесь больше не пробуду!
