Микола Садкович - Мадам Любовь
Призрак двинулся по насыпи, не сгибая ног. А лицо его, страшное, составленное из каких-то фиолетово-зеленых кусков, скалилось, обнажив два белых клыка... Шарль крикнул еще раз. Тогда призрак приказал по-немецки:
- Хальт мунд! Руих!*
______________
* Молчать! Тише! (нем.)
Шарль умолк, задыхаясь и подгибая колени, не имея сил уйти, увернуться от этого нечеловеческого лица с застывшими слюдяными глазами.
Руки скелета потянулись к его горлу...
Когда Марат свалил Шарля, Этьен выстрелил из двух стволов по подбегавшим автоматчикам...
Люба:
Мы слышали позади короткую перестрелку, она лишь подгоняла нас... К хутору не пришел Марат, не пришел и Этьен. Его друг долго ждал, все не верил, что Этьен не успел скрыться в болоте... Горевал по нем. Но горе близких никого с того света еще не возвращало, как бы оно ни было мучительно долгим... А нам в тот день не горевать, петь хотелось... Первый день свободы! Мы свободны!.. Этому все еще трудно было поверить... Помню, посадили нас в большие черные машины, у немцев реквизированные. Повезли в горы. Долго петляли по крутой темной дороге, без фар, без сигналов. Все притихли. Вокруг нас партизаны - спасители наши, а я... как взгляну на силуэт с автоматом, так и кажется мне, что мы все еще под конвоем. Что спасение только приснилось нам темной ночью...
Наконец остановились вроде в ущелье каком-то, в темноте сразу не разобрать. Там уже ждали нас. Приготовили хлеб, консервы, вино, кое-какую одежду. Говорят: "Подкрепитесь, отдохните. Дальше пешком пойдем, в маки..."
Я не чувствовала ни голода, ни усталости, хотя скоро уже сутки, как мы ничего не ели. Мне хотелось скорей до отряда дойти, скорей в маки вступить. Попросила:
- Камрады вы мои дорогие, спасибо вам, за все вам спасибо... Дайте же нам оружие.
Командир их, рослый такой, стройный мужчина в военной куртке и берете, засмеялся.
- Успеете, - говорит, - вам еще надо присягу принять.
- Присягаю! - ответила я ему. - На всю жизнь присягаю! - И руку подняла.
Я присягала на советской земле, в белорусском лесу и не забыла нашу партизанскую клятву:
- Клянусь, что не пожалею сил, а если надо, и жизни своей...
Командир остановил меня. Отвел в сторону.
- Успокойтесь, товарищ... Вероятно, вы говорили хорошие слова. Мы постараемся перевести их на французский, и тогда вы скажете до конца, хорошо?
- Да, - сказала я, чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь от счастья, оттого, что командир сказал мне "товарищ", что вокруг такие хорошие, веселые люди...
Где был Франсуа? Разве я не сказала? Он был с нами. Мы встретились еще на хуторе, когда садились в машины. Потом он куда-то исчез. В радостной суматохе я сразу-то и не заметила, что его нет...
Я нашла Франсуа на краю узкого высокого плато среди редких деревьев. Он стоял над обрывом и задумчиво смотрел на восток. Оттуда далеко было видно. Видно было, как за горой всходит солнце... Я тихонько позвала:
- Франсуа...
Он вздрогнул. Повернулся и протянул ко мне руки... Начинался день, первый день нашей свободы... Его надо было запомнить на всю нашу жизнь... День свободы, породнившей нас... Мы обнялись.
Франсуа:
О мадам...
Люба:
Тогда он впервые назвал меня не "мадам", а просто, как близкий друг, Люба. Он сказал: "Люба, спой мне ту песню про журавлей... Ведь они долетели?.."
На востоке занималось яркое зарево. На востоке гремели пушки, и колонны двигались на запад по белорусской земле.
На деревни, на разрушенные города падал белый снег. Его топтали немецкие бутсы, давили железные гусеницы... Смешивали с грязью, с копотью, с кровью... А он все падал и падал, ослепляя бегущих солдат...
1961 - 1965
