А Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
- Сейчас, сейчас сделаем тепло... А ребятишек моих все не видать. Что бы это значило, а?
Лютров не мог заставить себя отойти, помочь Витюльке открывать консервные банки, носить воду из колодца и вообще что-то делать вместе с Витюлькой и Томкой. Усадив Валерию в застеленное пледом кресло-качалку, он сел напротив, смущаясь тем, что смущает ее, но не мог справиться с собой, не смотреть на нее, не видеть, как она улыбается, смеется, как сползают борта меховой куртки за выступы груди, укрытой белым свитером, как льнут к щекам длинные волосы, не мог не чувствовать на себе ее взгляда.
Собравшись с духом, он взял ее руку, зачем-то сжал пальцы, потом опустил их на подлокотник кресла, расположил поудобней, рядышком, эти длинные белые пальцы, чувствуя к ним какую-то отдельную любовь, какую-то особую ласковую нежность, и сказал, ободренный их послушностью:
- Вы могли бы... быть моим другом, это не покажется вам диким?
Чуть насторожившись, как ему показалось, она внимательно, но не обидно посмотрела на него и, сделавшись вдруг серьезной, однако облегченно, будто высвобождаясь от чего-то, отрицательно покачала головой.
- А вам хорошо со мной? - спросила она, отводя глаза к раскрытой топке печи.
- Разве это не видно?
Она повернулась и посмотрела на него, но не для того, чтобы удостовериться, хорошо ли ему с ней, а будто отыскивала на его лице подтверждение другой своей, ему неизвестной важной мысли, и улыбнулась, прищурив глаза.
- У вас нет друзей?
- В прошлую зиму погиб мой друг и...
- Разбился?
- Да. Вот, а больше у меня никого нет...
- Совсем никого?
- Нет, у меня друзья на работе, вот Витя, и живем мы дружно...
И он с радостью, с увлечением стал рассказывать ей о Санине, как никогда и никому не рассказывал, не замечая, что Сергей незримо помогает ему говорить о самом себе...
Едва они уселись вокруг стола, как на дворе послышались голоса, а затем на дачу ворвалась суматошная толпа друзей Извольского. Перебивая друг друга, крича и смеясь, они принялись объяснять, как вышли из электрички на остановку раньше, потом заблудились в Радищеве, забрели на какую-то дачу, где их вначале облаяла собака, а за ней - хозяин, из-за них они потеряли подставку для елки, которую привезли с собой из города, а хозяин напоследок назвал их "стилягами".
- Это из-за его бороды, - сказала крохотная девушка в сером пальто и безжалостно дернула толстого парня за мокрую окладистую бороду.
- Ну, друзья!.. Ну, братцы! - только и говорил Витюлька.- Леша, ты видал таких?.. А ну к столу!..
- Ур-ра!..- возопила компания, и в угол полетели пальто, шапки, шубы.
Две девушки с одинаково начесанными волосами, не столько хорошенькие сами по себе, сколько от праздника, от веселого возбуждения, принялись наряжать елку, доставая игрушки из большой коробки.
- Позвонки, дачу не спалите! - кричал Извольский, когда парни притащили гору поленьев и принялись подкладывать дрова в топку.
...На кожаном диване сидел печальный худой парень в пестром свитере, держал на коленях невесть откуда пришедшую собаку, иногда брал ее под мышки, поднимал "лицом к лицу", целовал в мокрый нос, заставляя пса облизываться, и очень сердечно спрашивал:
- Ведь дурак, а?.. Дурак... А как жить будешь, обезьяна? На дворе-то космический век...
Крохотная девушка кричала ему, чтобы он оставил собаку, на что парень неизменно отвечал:
- Люся, я дуплюся!.. - и опять целовал собаку.
Когда дрова разгорелись, парни погасили свет и начались танцы под бесконечную музыку магнитофона, а от ног по стенам задвигались тени.
Валерию несколько раз поднимали из кресла, и она шла, как была, в унтах, темной узкой юбке и белом свитере, и ее тень нельзя было спутать с другими. Один из молодых людей, в черном костюме и белой рубашке с непомерно свободным для него воротником, несколько раз приглашал Валерию, пока девушка с высокой прической не остановила его.
- Идиот, - сказала она громким шепотом, - ты что, не видишь ее мужа?.. Оставь ее в покое, или тебя придется везти домой по частям...
- Но она... такая красивая, - только и нашел что ответить навязчивый танцор.
Слыхавшая разговор Валерия оглядела хилую фигуру своего кавалера, потом посмотрела на Лютрова, сидевшего в кресле у огня, и принялась хохотать.
...В пятом часу все, наконец, устали и угомонились. Молодые люди наговорили оставшимся всяческих любезностей и, полусонные, с явной неохотой отправились на станцию, к первой электричке. Елка, привезенная ими, осталась стоять в перевернутой табуретке посреди гостиной. Вскоре исчезли и Витюлька с Томкой, прихватив с собой магнитофон. Некоторое время из комнаты за печью было слышно, как взвивается страстным петушком мексиканский фальцет да хохочет неуемная Томка. Но вот и там все стихло.
А за окном все еще была ночь, нескончаемо долгая зимняя ночь, морозная и метельная.
Возле раскаленной печи с пламенеющим нутром открытой топки остались только Лютров и Валерия. Они сидели лицом к огню и, разговаривая, почти не глядели друг на друга. По-настоящему тепло на даче так и не стало, Валерия сидела в накинутой на плечи меховой куртке, сложив руки под грудью, и говорила о своей жизни в Перекатах, о бабушке, о том, что делает и как живет с матерью.
Лицо ее, освещенное красным отблеском углей, выглядело усталым. Глаза надолго застывали на пылающих углях, то раскрывались широко и настороженно, то укрывались за опущенными ресницами. Лишь однажды лицо ее оживилось - она принялась рассказывать, как девочкой участвовала в спектакле о Чипполино, разыгранном во дворе дома, и как восхищена была бабушка графиней Вишенкой Валерией. Но оживление длилось недолго, она вдруг смолкла, улыбка стерлась. Валерия односложно отвечала на вопросы Лютрова и, наконец, сказала, что ей про себя говорить скучно.
- Я невезучая, Алеша... Расскажите лучше о себе. Вы все летаете?
- Такая уж планида.
- Всю жизнь?
- Половину.
- Вы, наверное, хороший летчик, я помню ваш большой самолет.
- Есть лучше.
- А людей не возите?
- Редко.
- На "ТУ-104?"
- Случается.
- А почему вы не женаты?
- Так уж вышло.
- И я не выйду замуж. Меня не возьмут.
- Вам это не удастся. У вас много друзей в городе?
- Не обзавелась, некогда было... Я и в доме-то никого не знаю, кроме маминой подруги Евгении Михайловны да ее сына. А вы где живете?
- На Молодежном проспекте, рядом с вами.
- Видите, как бывает... Я очень изменилась?
- Стали взрослее, по-моему.
- Да, совсем взрослая, дальше некуда... И хуже, конечно?
- Нисколько. Но немного не такая, какой были в Перекатах.
- А вы помните, какой я была? - спросила Валерия, и губы ее дрогнули в улыбке.
