Игорь Оболенский - Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений
Был разгар весны, на столе было много зелени. Котэ сказал: «Калбатоно Манана, что мне сделать, чтобы вы на меня внимание обратили?» Она молоденькая была и ответила: «Если пять острых зеленых перцев съедите – то обращу».
Котэ тут же схватил жгучие перцы и съел. И ему стало плохо. Пришлось даже вызывать «скорую».
Когда Манана вернулась домой, ее отец уже обо всем знал.
– Кто там был? – спрашивает. – Что за Кикабидзе?
Манана ответила, что он журналист, внештатный.
– Ты его трогала? – продолжил допрос строгий отец.
Оказалось, пока ждали врачей, девушка намочила салфетку и положила Котэ на лоб.
– Да, у него горячка была.
– Раз дотронулась – должна за него замуж выйти.
Так и состоялась свадьба.
* * * * *Мама очень следила за собой. До 12 часов дня ее никому было не позволено видеть.
Очень любила украшения. Сняла их с себя только в день смерти, когда уже плохо себя почувствовала.
Я потом хранила мамины украшения дома. А как-то мы уехали с мужем отдыхать в Батуми, и я увидела сон: мама стоит возле дома, полунагая, и как-то грустно на меня смотрит.
Я тут же позвонила в Тбилиси невестке с просьбой сходить в нашу квартиру и посмотреть – не случилось ли чего? Невестка перезвонила и сказала, что все в порядке. А когда мы вернулись с моря, оказалось, что к нам залезали воры. Но так как была сигнализация, то они схватили первое, что им попалось на глаза. Это и была коробочка с мамиными украшениями.
Жалко, конечно. Но хорошо, что не тронули мамин фотоархив. А то я боялась, что они возьмут его и потом будут требовать выкуп.
* * * * *В девяностых годах в Грузии было непростое время, и я целыми дням бегала по Тбилиси, чтобы раздобыть бутылку керосина, при котором мама могла читать. Потом я узнала, что после моего ухода она тушила лампу. Чтобы экономить керосин и снова не тревожить меня его поиском.
А еще мама любила сладкий чай. Раздобыть сахар тоже было нелегко. Как-то я не выдержала и сказала ей:
– Ты этого хотела? Осталась бы в свое время за границей и не знала таких проблем! И мы бы с братом не знали.
Так она со мной потом месяц не разговаривала.
– Ради бога, ничего мне не приноси! Я тебя грузинкой вырастила, а ты мне такие слова говоришь!
И ведь действительно, дети эмигрантов выросли ни французами, ни грузинами.
Потом и Тенгиз, узнав о том, что я сказала маме такие слова, удивился: «Почему ты жалеешь об этом? Если бы твои родители не вернулись, мы бы не встретились!»
Году в 1996-м мы с Тенгизом решили обвенчаться. А то мама нас просто извела вопросами о том, когда мы это сделаем. Мы взяли с собой пару самых близких друзей и отправились в церковь Кашвети на проспекте Руставели.
Так получилось, что у нас не оказалось с собой свадебных колец. То есть у меня-то было, я сама его купила, когда мы только вернулись из Казахстана в Тбилиси.
Тенгиз все хотел мне сделать подарок, но так как денег никогда не было, то покупка кольца все время откладывалась. «Я не могу купить тебе простое кольцо. У тебя должно быть украшение самой высшей пробы», – говорил он. В итоге я сама пошла в магазин и за тридцать шесть рублей купила самое обычное кольцо.
А у самого Тенгиза кольца так и не было. И тогда во время венчания священник просто обвязал вокруг пальца Тенгиза церковную свечку. Я потом долгое время хранила это кольцо. А незадолго до смерти Тенгиза оно куда-то исчезло…
После венчания мы с ним пошли к маме, она жила неподалеку от церкви. Как она была счастлива, что мы с Тенгизом теперь венчанные муж и жена!
* * * * *24 сентября 1999 года в Цхнети мы справили ее 96-й день рождения. Она обожала цветы, собирала их лепестки, возилась с грядками.
Даже когда ходила на рынок, то первым делом покупала цветы. А то вдруг, говорила, потрачу все деньги, и на букетик уже не останется?
Когда мы уезжали в Тбилиси, мама обернулась в сторону Цхнети: «Что сказать – до свиданья или прощай?»
В ноябре ее не стало.
18-го числа был день рождения у Чабуа Амиреджиби. Мама попросила: «Может, ты позвонишь ему и поздравишь по телефону?» Но я ответила, что не могу только по телефону поздравить, так как Чабуа очень любит мой яблочный пирог, и я должна ему его отнести. Вечер я провела у Чабуа. А на следующий день мама умерла.
Если бы я знала, что ей оставался всего один день жизни, я бы, конечно, провела его только с ней.
Мама никогда не боялась смерти. Только говорила: «Вот, такой маленький коридор у меня, что гроб не смогут нормально вынести. Придется либо боком нести, либо с балкона спускать. Не по-дадиановски хоронить будут».
Она ушла тихо и спокойно. Когда священник пришел совершить последнее причастие, она уже не могла встать. Но ни за что не захотела принять причастие лежа.
Попросила священника выйти и обратилась ко мне: «Одень меня». Я пыталась ее отговорить: «Мама, ты же не сможешь встать». Но она все-таки встала, прополоскала рот и потом сказала: «Пусть священник войдет».
И приобщилась. В этом тоже была сила ее характера.
Отпевали ее в Сиони. Проститься пришло много людей, уйма цветов была. Гроб сопровождал весь Синод и патриарх.
И много слез было. Удивлялись еще люди: «Девяносто шесть лет было женщине, и так горюют».
Даже мои сотрудники, мои друзья, девочки, не сдерживали слез. Помню, Лиана Асатиани пришла очень рано. Я спросила:
– Почему ты так рано?
– Я хотела, – отвечает, – посмотреть на тетю Бабошку.
Правда, мама лежала, и на ее лице одухотворение какое-то было. Мне неудобно говорить об этом, но все правда.
Католикос-патриарх большое уважение оказал маме, похоронив ее в Сиони. Потому что она очень и очень любила ходить в этот собор. Все свои тяжелые дни проводила там.
Мама не жалела ни о чем. Была довольна, что смогла нас с братом воспитать. У нас с ним были верные друзья, хорошее окружение, добрые отношения со всеми. И она этим гордилась.
Она всегда подписывалась фамилией папы. А когда в конце жизни ее все чаще и чаще стали называть «Бабо Дадиани», она даже возмущалась.
На могильном камне мы написали: «Бабо Дадиани-Масхарашвили».
* * * * *Мне сегодня 87 лет. Уже на три года пережила Тенгиза.
Его не стало в 2007 году. Последнее время он уже почти не вставал. А до этого успел объехать чуть ли не весь мир.
Когда ему надоело ездить в Европу, он захотел поехать в Африку. Его отправили в Анголу и Намибию. И там он заразился тропической малярией. Рассказывал мне, что запомнил, как малярия залетела к нему в палатку через дырку в марле.
Он потом все двадцать лет после той поездки болел. Так и умер.
Каждый день вспоминаю Тенгиза, маму.
С памятью что-то происходит. Иногда пытаюсь вспомнить какое-то стихотворение и не могу закончить. Плохи мои дела, видно…
