Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
Примечательно, что шоу довольно сильно напоминало знаменитое Королевское эстрадное представление. Трудно представить другого политика, которого удостоили бы чести собственного шоу по случаю его дня рождения с последующей продажей во все страны мира. Только, в отличие от Королевского командования (как еще называют это представление), все происходило не в театре, а в звукоизолированных студиях телецентра BBC в Уайт-Сити. Черчилль был очень стар и совсем немощен, он смотрел шоу в своем доме в Кенсингтоне.
В тот день он мельком появился на публике в честь своего девяностолетия: стоял за французским окном, его поддерживала Клементина. Гарольд Уилсон — новый премьер-министр от Лейбористской партии — сообщил прессе, что недавно беседовал с сэром Уинстоном. Один из репортеров спросил, обсуждали ли они современную политику. «Нет, — ответил Уилсон, — мы говорили о событиях сорокалетней давности».
Странный ответ: они что, обсуждали Всеобщую стачку? Как бы там ни было, тот немного призрачный образ за французским окном стал последним образом сэра Уинстона Черчилля, который видел остальной мир.
Черный бархат. Рассел Брэйн, январь 1965 года
[154]
В эпоху, когда средняя продолжительность жизни и женщин и мужчин едва дотягивала до семидесяти лет, девяностолетний юбилей Черчилля можно считать своего рода достижением. Но занавес его жизни опускался. В январе 1965 года доктор Моран прописал Черчиллю постельный режим: он был прикован к постели в гостиной своего лондонского дома на Гайд-парк Гейт, на невероятно величественной улице, в основном из высоких особняков с лепными фасадами (дом Черчилля из красного кирпича). Слухи о его слабом здоровье дошли до прессы, и теперь Моран выпускал ежедневные бюллетени. В них общественность извещали в основном о том, что Черчилль большую часть времени спит. Но по мере выхода все новых однообразных бюллетеней неподалеку, у ограды Кенсингтонского сада, начали собираться небольшие группы людей. Народ уже начинал скорбеть по поводу неизбежной кончины своего лидера.
Черчилль — хоть никогда и не отказывался от своих невнятных идей о религии — признался доктору Морану, что совсем не представляет себе рай и вместо этого видит лишь какое-то огромное пространство, обтянутое «черным бархатом», и он там спит. Моран вызвал также коллегу-невролога Рассела Брэйна, который наблюдал за последними часами жизни Черчилля. Его в преддверии кончины вереницей ежедневно навещали дети и другие родные.
«Чарльз Моран позвонил и сказал, что Уинстон плох, и попросил меня приехать осмотреть его», — напишет Брэйн позже в кратких мемуарах. На дворе было 11 января 1965 года.
«Я отправился к нему между чаем и ужином, подобрав по пути Морана. По дороге он сказал, что Уинстон все больше слабеет и в последние несколько дней становится все более сонливым. По приезде мы сразу прошли в его комнату. Его медсестра сообщила, что за последние несколько дней его состояние ухудшилось. Он уже не мог стоять без поддержки…
Он мирно лежал в постели с закрытыми глазами. Реакция на вопросы была совсем слабой — только негромкое ворчание; он не смог даже показать мне язык. Он был похож на человека, спящего глубоким сном. Я не выявил никаких симптомов новых повреждений головного мозга, и обе его подошвенные мышцы действовали как сгибатели. Я сказал Чарльзу Морану, что мы имеем дело с приступом церебральной ишемии и это неизлечимо. Потом мы пошли в гостиную встретиться с леди Черчилль. Она тоже сказала, что в последнее время его состояние ухудшается. Он больше не мог сам есть, что порождало много неудобств; и это означало, что ему приходилось питаться в спальне. Я сказал, что он очень серьезно болен. Больше я его не видел, но продолжал обсуждать его здоровье с Мораном по телефону.
Двенадцатого января я порекомендовал кормление через носопищеводный зонд и прописал антибиотик — ахромицин. Тринадцатого января Моран позвонил и сообщил, что у Черчилля появилась слабость в левой руке и ноге. Сколько он еще проживет — пару дней? Я сказал, что, вполне может быть, и неделю… Пятнадцатого января: Моран известил, что Черчиллю хуже, и надо бы выпустить бюллетень. Мы договорились о сроках. Еще одиннадцатого января я интересовался у Морана, как Уинстон пережил свой день рождения. Моран ответил, что толком не понял. Вечером была трансляция эстрадной программы (“Девяносто лет спустя”. — С. М.), и, как показалось домочадцам, кое-что из нее ему понравилось.
Леди Черчилль рассказала, как его угнетало то, что он в последнее время чувствует себя таким несчастным».
Этому несчастью не было суждено тянуться долго. Двадцать четвертого января Уинстон Черчилль скончался.
Послесловие. Государственные похороны — последняя встреча с миром
Как известно, на пороге смерти страхи и сильных мира сего, и обычных и смиренных резко сходятся в одной точке и становятся одинаковыми. Но в случае с Черчиллем в те последние темные часы присутствовал некий намек на утешение. Этот человек никогда не был одинок, он был любим. Несмотря на все печали, которые в последние дни тяготили его старое сердце, он был окружен заботой и теплом.
«Около 8 часов утра умер мой дед, — написала позже Селия Сэндис. — Я была у его постели со своими тетями Сарой и Мэри, дядей Рэндольфом и его сыном Уинстоном. За десять дней до того, как он перенес серьезный инсульт… мы навещали его каждый день. И находили его мирно спящим со своим верным рыжим котом под боком… По мере его старения становилось видно, что он устал от жизни и очень-очень слаб. Порой он оживлялся, но большую часть времени сидел молча, глядя на огонь и попыхивая сигарой».
Мать Селии Сэндис, Диана Черчилль, трагически скончалась чуть больше года назад. Можно было предположить, что Черчилль, глядя тогда на огонь, думал о ней, а также о своей двухлетней дочери Мэриголд, тоже умершей много лет назад. Даже среди густого тумана недугов и старости отцовское горе, должно быть, оставалось по-прежнему острым, как лезвие бритвы. Поводов для самобичевания у него не было, но простая, страшная, горькая печаль из-за того, что ему пришлось хоронить своих детей, очевидно, преследовала его до конца.
Он знал, что стоит на пороге смерти. Знал он и о том, что его похороны, как чиновника государственного уровня, уже скрупулезно спланированы — хоть сам и отказался принимать в этом активное участие (что, кстати, для него весьма нехарактерно). Частично это объяснялось тем, что организаторы постоянно консультировались с ее величеством королевой. Вполне можно представить (до того момента, как ему потребовался круглосуточный присмотр медсестры), что, глядя на пламя, Черчилль анализировал и оценивал — как истинный историк — свою позицию и ее влияние на ход событий. В последние годы он не раз высказывал помощникам предположение, что мог бы сделать больше, чем сделал; что его огромный опыт еще очень пригодился бы в современном нестабильном мире. Можно представить, как он, глядя на огонь, думает не только об ужасах Второй мировой войны, но и о кровавом конфликте Первой мировой войны, ей предшествовавшей. А может, он вспоминал Судан и Индию и даже еще более давние времена, когда человек еще мог переломить ход битвы?
И вот он здесь, сидит у огня со своей сигарой, в компании ласкового рыжего кота. Что ж, бывают местечки и похуже. Любопытный факт: Черчилль всегда говорил жене, что умрет в тот самый день, в который скончался его отец: 24 января. Так и случилось.
Известие о его смерти вызвало такую реакцию широкой публики, будто она каким-то непостижимым образом знала его лично или по крайней мере имела с ним сильнейшую эмоциональную связь. Люди и правда чувствовали, будто были знакомы с ним. Эту реакцию на печальную весть задала сама ее величество королева Елизавета II, послание которой было адресовано леди Черчилль: «Известие о кончине сэра Уинстона повергло меня и моего супруга в невыразимую скорбь, — писала она. — Мы выражаем глубочайшие соболезнования Вам и Вашей семье. Весь мир стал беднее с утратой его многогранного гения. Сохранение этой страны и братских наций Содружества перед лицом величайшей из всех угрожавших им опасностей станет вечным памятником его лидерству, дальновидности и неукротимому мужеству».
