Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Подъезжали к Первопрестольной в пятом часу вечера 30 января. Станционный смотритель в Щербинке сообщил, что сегодня 23 градуса ниже нуля. Да, мороз пробирал до костей! В городе было немного теплее, но поручик еле слез с лошади возле дома бабушки на Молчановке – руки и ноги плохо слушались, совершенно задубев. Вскрикнув, Елизавета Алексеевна заключила внука в объятия, плакала, причитала: – Наконец-то, наконец-то дождалась счастливой минутки. Никуда не отпущу больше, слышишь? Станем добиваться твоей отставки. Внук не возражал.
Грели для него в печи чугуны с водой, наливали в ванну, он лежал, отмокал, согревался. Пил горячий чай с медом и вареньем. Засыпал за столом, слушая бабушку, рокотавшую над ухом, – пересказывала новости и слухи, строила ближайшие и дальние планы. Оживился только от одной ее реплики.
– Видела в гостях у Закревской твою давнюю пассию.
Лермонтов приоткрыл один глаз.
– Да? Кого?
– О, конечно: у тебя их пруд пруди! Настоящий гусар.
– И поэт.
– И поэт… Мусину-Пушкину, вот кого.
У него открылись оба глаза.
– Милли в Петербурге?
– »Милли»! И не совестно этак говорить о замужней даме? «Милли»! Да, Эмилия Карловна возвратилась из-за границы. Чуть поправилась после родов – видимо, пошли ей на пользу. Пышет красотой и здоровьем.
– Новорожденную тоже привезла?
– Хм, так ты знаешь, что это девочка? Уж не от тебя ли?
– Бабушка, ответьте.
– Я почем знаю! Видела графиню мельком, обменялась несколькими фразами. О тебе…
– Обо мне?
– Да, она спросила, как ты на Кавказе. Я ответила, что тебя поощрили отпуском. Но скорее всего в Петербурге не будешь.
– Как – не буду? – изумился он.
Бабушка поджала узкие губы.
– Мне Жуковский рекомендовал, разумеется, со слов великого князя, – не пускать тебя в северную столицу. От греха подальше.
– От какого еще греха?
– По рекомендации августейшей особы. Дескать, нежелательно появление наказанного поручика в петербургском свете.
– Я не собираюсь являться в свет. Ни в театры, ни на балы не пойду. Но поехать в Петербург должен непременно. Книжечка моих стихов вышла – как же не увидеть Краевского? Деньги за нее получу. Повидаю Карамзиных. И к тому же – Милли… ну, Эмилия Карловна.
– Вот что для тебя главное! – рассердилась Елизавета Алексеевна. – Книжка и друзья – лишь предлог. Надо было молчать про Мусину-Пушкину. Вот я старая дура – проболталась невзначай!
Он ответил с улыбкой:
– Проболталась, не проболталась – это все равно, я поеду в Петербург в любом случае. Быть в России и не побывать в Петербурге – нонсенс, несуразность!
Бабушка вздохнула и сказала просительно:
– Миша, заклинаю. Не поедем, останемся в Москве, а затем отдохнем в Тарханах.
– Не хочу в Тарханы. Я с ума сойду, буду биться, как тигр в клетке. И потом: как вы собираетесь хлопотать о моей отставке, будучи в Тарханах?
– Да, ты прав. Надо в Петербург…
– А, вот видите! Непременно надо.
– Только обещай мне вести себя смирно и не лезть в светские салоны?
– Кроме Карамзиных – ни к кому.
– Хорошо, поверю, – заключила Елизавета Алексеевна. А потом произнесла хмуро: – Чует мое сердце: лучше бы не ехать… Но не ехать тоже нельзя. Заколдованный круг какой-то.
Лермонтов беззаботно откинулся на спинку стула.
– Лучше сказать – судьба.
– Я читала твоего «Фаталиста». Может, ты и сам стал фаталистом?
– Может, и стал.
– Миша, не к добру это.
– Отчего не к добру? Возвратился с войны без единой царапины. Тот, кому суждено быть повешенным, не утонет.
– Полно меня пугать.
– Я и не пугаю, бабуля. Говорю, как есть.
3
Цесаревич Александр Николаевич находился в масленичные февральские дни в самом лучшем расположении духа: накануне приехала из баденских земель юная принцесса Гессенская и приняла православие, превратившись в Марию Александровну. Свадьба была назначена на 16 апреля, накануне тезоименитства великого князя – 17 апреля. Чего еще желать молодому и влюбленному?
Сразу после будущих торжеств собирался уехать за границу главный его наставник – у Василия Андреевича Жуковского начинался новый этап в жизни. В Дюссельдорфе он тоже собирался жениться на дочери своего друга, живописца Рейтера, 21-летней Лизе Рейтер, и закончить перевод «Одиссеи» Гомера. Так что настроение у обоих женихов было превосходное. Портить его заботами о судьбе опального Лермонтова совсем не хотелось. Но, превозмогая себя, все-таки решили воспользоваться моментом (свадьба, тезоименитство) и добиться милостей от монарха. Действуя однако не напрямую, а опять-таки при посредничестве ее величества, императрицы Александры Федоровны. Жуковский передал письмо бабушки, Елизаветы Алексеевны, цесаревичу, а тот – матери. И 8 февраля 1841 года она заговорила с супругом во время чаепития:
– Ваше величество, я намедни читала книжку стихотворений нелюбимого вами Лермонтова.
Николай Павлович поставил золотой подстаканник на блюдце.
– Да? И что же?
– Очень поэтично. А отдельные опусы просто гениальны.
Самодержец признался:
– Я тоже читал на досуге. И согласен с вами: недурные вещицы имеются. Он способный молодой человек, но ему не хватает внутренней дисциплины и ясности мышления. Много мусора в голове.
Александра Федоровна сказала просительно:
– Поддержите гения, ваше величество.
– Уж и гения!
– Ну, пусть таланта.
– В чем, по-вашему, я должен его поддержать?
– Возвратите с Кавказа и отпустите в отставку. Пусть сидит и пишет. Храбрых воинов у нас много, а таких поэтов – раз-два и обчелся.
Император возразил твердо:
– Нет, в отставку ему пока рано. Пусть послужит лет хотя бы до тридцати.
– Так верните с Кавказа по крайней мере.
– Я подумаю.
– Нет, пожалуйста, обещай, Николя, теперь же, – перешла на интимный тон императрица, потому что знала: муж – человек военный, если даст слово, сдержит обязательно.
Но и тот был не промах, постарался увильнуть от прямых заверений.
– Обещаю подумать, Алекс.
– Нет. По случаю предстоящих торжеств прояви милосердие. Бабушка Арсеньева не переживет, если внука на Кавказе убьют. Пожалей не его, так ее хотя бы.
Николай Павлович вздохнул и проговорил скрепя сердце:
– Будь по-твоему, дорогая. Коли Лермонтов не затеет новых безобразий, то в связи с бракосочетанием цесаревича и его тезоименитством разрешу твоему протеже послужить где-нибудь в центральной части России.
– О, благодарю, ваше величество, – улыбнулась Александра Федоровна.
– Только потому, что вы меня просите. Я сегодня добр.
4
Михаил приехал к Карамзиным и вошел в гостиную, где был встречен восторженными возгласами: «Наконец-то наш юный кавказец прибыл!» – его сразу окружили гости, в том числе Вяземский, Одоевский и Ростопчина. Стали поздравлять с возвращением, пусть и на два месяца, но зато таким жизнерадостным, посвежевшим. Спрашивали: «Что-нибудь успели сочинить за время походов?» – «Так, по пустякам». – «Почитаете?» – «Непременно, но немного позже, дайте прийти в себя».
