Роберт Форте - Тимоти Лири: Искушение будущим
Р. Ф.: Чем заниматься? Употреблять психоделики?
Ф. С: Нет, ходить в разные группы, встречаться с группами и прочее. Я имею в виду, что я начал уделять большее внимание внутреннему процессу. Потом, в конце шестидесятых, я начал курить много марихуаны и т. п., и у меня опять вернулся интерес ко всему этому. Так что какое-то влияние, несомненно, было, но замедленное.
Р. Ф.: Ты когда-нибудь пересекался с Тимом в Гарварде?
Ф. С: Я был очень заинтригован им. Ирония заключается в том, что было несколько человек, включая меня, которые весьма интересовались его ранними количественными исследованиями по межличностной динамике. Сам он, увлекшись психоделиками, потерял интерес к этой теме. А мы как раз занялись всем этим количественным анализом на компьютерах. Когда мы узнали, что он будет работать в Гарварде, мы с нетерпением ожидали его, чтобы пообщаться с ним на эту тему. Но, когда он появился, он тут же с головой углубился в психоделики, и ничем другим не интересовался. С Диком Алпертом я познакомился ближе. Наши отцы вместе работали на Нью-Хейвенской железной дороге. Его отец был президентом компании, а мой — председателем правления. С Лири у меня словно была разная полярность — там, где находился один из нас, другого не было. Мы точно существовали в противо-фазе. Если я хотел с ним встретиться, он не хотел, а когда он хотел, не хотел я, а когда я вновь хотел, не хотел он.
Р. Ф.: Какова была твоя реакция на развитие психоделического движения и выход его за пределы Гарварда в начале шестидесятых?
Ф. С: Ну что ж, я мог понять это. Я понимал, что происходит. Еще я предчувствовал, что его ждут неприятности. Это было очевидно. Слишком много слухов ходило вокруг.
Р. Ф.: Что ты имеешь в виду под неприятностями? У Тима было много разных неприятностей. Неприятности с администрацией из-за того, что он задирал авторитарную систему? Неприятности в виде размолвок с коллегами, считавшими, что он профанирует священную субстанцию? Какие именно неприятности ты имеешь в виду?
Ф. С: Я имею в виду неприятности самого перво-го уровня, с администрацией и, может быть, даже больше с коллегами по факультету, я думаю.
Р. Ф.: Да, многие из них завидовали ему, он был очень популярен среди студентов, и этот его захватывающий исследовательский проект, выпускники просто преклонялись перед ним…
Ф. С: Я столкнулся с этим в Брандейсе, незадолго до окончания своей работы там. Когда я был членом совета факультета социологии в Брандейсе, мне все время приходилось защищать кого-нибудь, кто вел себя похожим образом. Когда кто-нибудь читал курс йоги или дзена, все это выглядело как нечто радикальное, что шло вразрез с академическими традициями. Мне всегда было понятно, что так расстраивает академиков в том или ином случае. Первое — это популярность, быть популярным. Они всегда говорили нам, чтобы мы не совращали студентов — не буквально, а эмоционально — или не позволяли им совращать нас. Если мы были популярны, это означало снижение академических стандартов, потому что учение не должно быть развлечением. Все, что было эмоциональным, что выходило за пределы интеллекта, все, что могло расстрогать, вызвать какие-то чувства или что затрагивало духовные темы, все это очень и очень пугало академиков. Конечно, Лири был замечен во всех этих «преступлениях». И это были пятидесятые годы. Когда мы занимались этим в конце шестидесятых, то и тогда люди пугались. Так что нетрудно представить, какую реакцию отторжения вызывал стиль Лири в начале шестидесятых.
Р. Ф.: Считаешь ли ты, что он был беспечным или безответственным в своем поведении? Или ты считаешь, что все было правильно, смело, исторически оправданно — то, как он пытался раздвинуть пределы дозволенного?
Ф. С: Трудно сказать, потому что сам я не имел близкого отношения ко всему этому, но я думаю, что он сильно рисковал и вовсе не заботился о собственной безопасности. Я видел, что он вызывает огонь на себя. Вы можете отличаться от академических ученых эмоциональностью, духовностью и популярностью, но не стоит это афишировать. Можно все это делать, но при этом сохранять видимость, что играете по их правилам. Я не говорю, что он делал что-то дурное. Я просто имею в виду, что было очевидно, что должно что-то случиться.
Р. Ф.: И теперь вот уже без малого тридцать лет идет эта «война с наркотиками», огонь которой был зажжен тогда. Считаешь ли ты, что, если бы Тим был более осмотрителен и осторожен, мы могли бы избежать такого результата?
Ф. С: Я не думаю. Конечно, он способствовал этому, но если бы не он, то на его месте был бы кто-то другой. Пятидесятые были репрессивны во всех смыслах, это был такой убогий, тупой, нечестный период истории, когда все пытались изображать из себя какую-то норму, которой не существует в природе, на все были наложены запреты, был особый запрет на сексуальность, и на самом деле на любой вид деятельности, который не касался зарабатывания денег и содержания семьи; а женщина должна была сидеть дома и быть опорой своему мужу. И вдруг открыть глаза на все это, и показать, что открывается новый мир — если бы не Лири, на его месте был бы кто-нибудь другой. Было слишком много прессинга в обществе.
Р. Ф.: Разве этого прессинга было меньше, когда вы проводили свои первые эксперименты?
Ф. С: Конечно не меньше, но Лири вынес этот предмет на обозрение. Наши эксперименты оставались в академических, научных, психологических рамках. К то-му же это касалось только нашей группы, мы больше никого в наши дела не посвящали. Шестидесятые принесли много изменений в отношении к действительности. Было много разных перемен. Если вспомнить, сколько всего разного случилось в то время, то глупо обвинять или, если угодно, восхвалять одного Лири за все шестидесятые. Мне представляется, что все это было неизбежно, все, что произошло, должно было случиться. Тим был парень с большим эго, который просто поставил себя в центр всего этого и поднял шум вокруг. Такой человек всегда находится, и если не Тим, то это был бы кто-нибудь другой.
Р. Ф.: Когда я был в пятом классе, в 1967-м, мой учитель сказал мне, что LSD расшифровывется как Let's Save Democracy. Конечно, это пролетело мимо ушей одиннадцатилетнего мальчишки, каким я был тогда, но через несколько лет это наконец дошло до меня. Если мы посмотрим на политический спектр, от авторитаризма до демократии, то увидим, что авторитаризм ориентируется на непробужденные массы, в то время как демократия опирается на народ, состоящий из сознательных, самоопределяющихся личностей. Таким образом, ЛСД, которое активирует пробуждение сознания — анафема авторитаризму. Тим понял это и вынес свои открытия на всеобщее обозрение.
