Валерий Могильницкий - Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник)
Валентина Ивановна Аева была осуждена на три года лишения свободы, Г.А. Фельдман — на семь лет.
Встретились они на полях Карлага. В то время В.И. Аева работала в полеводческой бригаде, а Фельдман — на ремонте бараков для заключенных. И, как говорится, сердцу не прикажешь — влюбилась Валентина в Георгия, все дальше в степь уходила молодая пара к стогам пшеницы, подальше от глаз людских…
Станислав родился, как я уже писал, в январе 1939 года, под завывание белой метели. Поскольку брак не был зарегистрирован, записали новорожденного на фамилию матери.
Сколько таких любовных историй было в Карлаге! Роддом для «заключенок» не простаивал. Вместе со Станиславом родились там Саша Яхович, Лариса Алексеева, Иван Авдеев… Их отцы неизвестны, все они записаны на материнские фамилии… Как-то работники спецархива Карлага во главе с полковником Виктором Горецким взялись составить список детей, родившихся в Карлаге, их оказалось более 1500! И это только те, кто выжил, поднялся на ноги. А сколько их умерло от болезней! Побывайте в Долинке на «Мамочкином кладбище» — уйма детских могил, крестов! А вот вам еще печальная статистика: в домах младенцев, детских домах Карлага в 1941–1944 годах скончалось 924 ребенка, в 1950–1952 годах— ИЗО. А в 1939 году, когда родился Станислав, умерло 114 малышей.
Почему? Потому что их содержали в ужасных условиях. «Дети НКВД», как их называли, делали первые шаги на цементном ледяном полу, на сквозняках, полуголодные, простуженные. Многие надзиратели Карлага грубо обращались с детьми. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицын уверял:
«Малолеток бьют сапогами, держат в страхе, чтобы были молчаливыми и послушными. Часть пайка малолеток уходит с кухни в утробы воспитателей…»
Вот в таких условиях рос и наш Станислав Георгиевич. Он мне написал:
«Моя мать была уверена, что я не выживу, так как от голода и холода много плакал, орал, в результате заработал паховую грыжу, которую мне вырезали».
Слава Богу, вскоре мать Станислава освободили.
«В трудовой книжке моей матери первая запись после освобождения — ноябрь 1940 года… Чтобы устроиться на работу на фабрику „Гознак“, моя мать вывела хлоркой в паспорте штамп о судимости. Предприятие режимное (там печатались ценные бумаги, деньги и т. п.), и чекисты обнаружили подделку. Мать уволили с работы по статье 37-в (по недоверию). Странно, что еще не посадили».
И начались скитания по СССР в поисках лучшей доли. В конце концов они осели на Украине, в Харькове. Станислав продолжает рассказывать в письме:
«В 1993 году моя мама умерла, я очень жалею, что мы с ней мало говорили о лагерной жизни, многое для меня осталось как бы в тумане».
И далее:
«Судьба моих родителей кардинально отразилась и на моей жизни. Было все — голод, холод, жизнь в лесной глухомани, отсутствие своего жилья. Я окончил в Харькове строительный техникум, стал строителем, хотя по характеру и интересам я гуманитарий, мечтал быть учителем иностранного языка… И эту мечту осуществила моя старшая дочь».
Мать говорила Станиславу: «Ты будешь, наверное, как отец, тоже строителем и немного мечтателем». Почему мечтателем? Потому что Георгий Фельдман мечтал стать писателем. И создавать книги, полные любви и правды. На его взгляд, советские прозаики были далеки от истины, они подгоняли жизнь под марксистские и сталинские схемы построения общества.
Но человек — не бревно, из которого можно выстругать Буратино. В этом плане, пожалуй, самый правдивый писатель — Антон Павлович Чехов. А советская литература, да и культура насквозь пропитаны примитивной политикой Сталина.
Она Георгия останавливала, касаясь пальцами его губ:
— Милый, о политике не надо. Ты ведь за нее уже пострадал.
— Да, это так, — кивал головой Георгий. — Сегодня лучше быть строителем, чем писателем. Во всяком случае, не упекут в Карлаг.
Где он теперь, Георгий? Жив ли? Тоска охватывала мать все больше, она буквально таяла на глазах. Но любовь к сыну — превыше всего. И она бодрилась до последнего часа жизни, пока не обустроила Станислава, не нашла ему невесту, не подняла на руки внучку…
У нее было сердце, полное любви к сыну.
Вот такая новая история из серии «Карлаг и люди» постучалась в мой дом в виде письма от Станислава Георгиевича Аева. Дай Бог ему долгой жизни и счастливых безоблачных дней хотя бы на старости лет.
Глава тридцать вторая
«И ветер гонит тьму тысячелетий…»
В этой главе я хочу рассказать о великом русском поэте Николае Алексеевиче Заболоцком, известном своим великолепным переводом «Слова о полку Игореве» с древнерусского языка на современный литературный. В 1985 году весь мир отмечал 800-летие этой народной поэмы. В резолюции генеральной конференции ЮНЕСКО особо подчеркивались идеи мира и гуманизма, заложенные в бессмертной поэме. Одобрительные отзывы о работе Заболоцкого над «Словом о полку Игореве» в печати в свое время опубликовали писатели В. Каверин, С. Маршак, Н. Тихонов, Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум, К. Чуковский…
Как-то мне позвонила из Долинки организатор Музея памяти жертв политических репрессий Марина Клышникова и сказала, что в адрес музея поступило письмо из Новосибирска от литературоведа Игоря Лощилова с просьбой рассказать о времени пребывания Николая Заболоцкого на поселении в Караганде, о тех людях, с которыми он встречался и которые помнят его, а также что сделано по увековечиванию памяти поэта в Казахстане.
Марина вспомнила, что я писал о Заболоцком в своей книге «Черные розы маршала» и в этом очерке предложил назвать одну из улиц в Караганде его именем, а на доме по улице Ленина, 9, где он жил со своей семьей, установить мемориальную доску. Сделано ли это?
Милая, наивная Марина! Разве сейчас чиновники прислушиваются к голосу писателей? О том, чтобы увековечить память о пребывании Заболоцкого в Караганде, я писал еще в 1993 году в своей первой книге о жертвах сталинизма «Созвездие талантов». Но это был глас вопиющего в пустыне… За 20 лет ничего, абсолютно ничего не сделано для утверждения памяти о Заболоцком в Караганде.
И сегодня, наверное, стоит снова напомнить о том, какой замечательный поэт жил в Караганде, какие прекрасные стихи он сочинял о шахтерской столице и Казахстане. Несмотря на то, что Николай Заболоцкий находился в Караганде на подневольном положении, не был еще реабилитирован, он воспевал жизнь во всех ее грустных, печальных и победных реалиях.
Помню, я разыскал в информационном центре при прокуратуре области документы о лагерной и ссыльной жизни поэта, карточку политзаключенного, его личное дело. Сухие протокольные данные, к тому же написанные малограмотными учетчиками НКВД, мало что говорили моему уму и сердцу. Да, он был невинно осужден Особым совещанием при НКВД 2 сентября 1938 года сроком на пять лет за антисоветскую деятельность. В качестве обвинительного материала в его деле фигурировали злопыхательские критические статьи и анонимки, обзорная «рецензия», тенденциозно искажавшая существо и идейную направленность его творчества. По 1944 год он отбывал незаслуженное заключение в исправительно-трудовых лагерях на Дальнем Востоке и в Алтайском крае. С весны и до конца 1945 года уже вместе с семьей жил на поселении, без права выезда, в Караганде.
