Борис Мессерер - Промельк Беллы.Фрагменты книги
В Париже нас ожидала еще одна замечательная встреча — знакомство с Мишей Барышниковым. Это произошло по инициативе моего двоюродного брата Азария Плисецкого, который был в многолетнем творческом контакте с Мишей, потому что сам был танцовщиком и до сих пор работает как педагог и репетитор в балетных труппах мира. Азарий хорошо знал Мишу, знал его вкусы и интересы. Результат нашей встречи превзошел все его ожидания. Мы стали с Мишей Барышниковым близкими друзьями, и тем радостнее для нас было открытие, что он дружит и с Иосифом Бродским.
Бродский написал замечательное стихотворение, посвященное Барышникову, которое начинается словами «Классический балет есть замок красоты…».
Как славно ввечеру, вдали всея Руси,
Барышникова зреть. Талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
с вращением вкруг собственной оси
рождают тот полет, которого душа
как в девках заждалась, готовая озлиться!
А что насчет того, где выйдет приземлиться,
земля везде тверда; рекомендую США.
В это время Барышников был в зените своей фантастической славы, и, тем не менее, он глубоко и подлинно интересовался поэзией, что явилось для нас совершенным откровением. Например, он присылал нам такие записки:
…и Тебя в вифлеемской вечерней толпе
не признает никто: то ли спичкой
озарил себе кто-то пушок на губе,
то ли в спешке искру электричкой
там, где Ирод кровавые руки вздымал,
город высек от страха из жести;
то ли нимб засветился, в диаметре мал,
на века в неприглядном подъезде.
И. Бродский
Иосиф сказал, что в оригинале было в «провонявшем», но потом позвонил и промурлыкал, что, может быть, лучше в «неприглядном». М.Б.
Именно благодаря Барышникову произошло наше знакомство с Милошем Форманом, знаменитым кинорежиссером, создавшим фильм «Пролетая над гнездом кукушки». Он в Париже организовал для нас специальный просмотр этого фильма. Мы были под сильным впечатлением от увиденного.
Все время, находясь во Франции, мы с Беллой продолжали думать о возможности поехать в США. Это было вызвано двумя обстоятельствами. Во-первых, Белла должна была присутствовать в Нью-Йорке на вручении ей диплома о присвоении звания почетного академика Американской академии искусств и литературы. Во-вторых, нам предлагали выгодный контракт на преподавание в UCLA (знаменитый Калифорнийский университет). Белла должна была проводить поэтические чтения и читать лекции о русской поэзии, а я — рассказывать о современном театре в России с показом слайдов.
Мы обратились в советское посольство в Париже, непосредственно к культурному атташе господину Борисову, с просьбой о выдаче нам разрешения на поездку.
Следует вспомнить о том, что у каждого входившего в наше посольство на рю Гринель оставалось крайне мрачное впечатление. Находившееся посредине цветущего Парижа, в аристократическом районе Сен-Жермен, здание советского посольства внушало ужас гражданам нашей страны, потому что никто не мог предугадать, что ждало его за закрытыми дверями этого учреждения. По мере того как российский гражданин приближался к посольству, настроение его портилось. Так было и с Беллой, и со мной.
Когда мы вошли в посольство, пружина уличной двери не сработала, и дверь не закрылась до конца. Ленивый хам-охранник сделал нам замечание: «Закройте за собой дверь!». Я не успел опомниться, как услышал звонкий голос Беллы, отвечавшей охраннику: «Встаньте и закройте за мной дверь!». Поразительно, но в ее голосе прозвучала такая металлическая интонация, что охранник неожиданно повиновался, поднял свой зад и послушно закрыл дверь.
Разговор с Борисовым не принес нам радости. Он ответил, что быстро вопрос о поездке в США решить нельзя, необходимо запросить Москву, на что потребуется месяц.
По окончании этого срока мы снова навестили его, и он снова ничего определенного не сказал. Единственно, чего удалось добиться, это продления нашего пребывания за границей на месяц. Это было перед нашей поездкой на юг Франции, в Швейцарию и Италию.
Из Милана мы прилетели в день намеченного ранее выступления Беллы в театре Espaсe Pierre Cardin на Елисейских Полях. Это выступление, как я уже писал, было широко разрекламировано по городу при помощи афиши с портретом Беллы. Любопытная деталь: в момент, когда специально приглашенный фотограф снимал Беллу для афиши, она ни за что не хотела улыбнуться. Ей казалось, что российский поэт не может выглядеть улыбчивым, это противоречит той скорби, которую она несет в своих стихах, посвященных судьбам великих русских поэтов.
Вечер Беллы собрал полный зал — пятьсот человек, что по парижским меркам просто огромное количество слушателей. Белла читала стихи, посвященные ушедшим поэтам.
Памяти Осипа Мандельштама:
Гортань, затеявшая речь
неслыханную, — так открыта.
Довольно, чтоб ее пресечь,
и меньшего усердья быта.
Ему особенный почет,
двоякое злорадство неба:
певец, снабженный кляпом в рот,
и лакомка, лишенный хлеба.
Из мемуаров: «Мандельштам
любил пирожные». Я рада
узнать об этом. Но дышать
не хочется, да и не надо.
Так значит, пребывать творцом,
за спину заломивши руки,
и безымянным мертвецом
все ж не достаточно для муки?
Белла ощущала биение пульса русской эмиграции. Судьба Марины Цветаевой, которая в такой высокой степени волновала Беллу, была отчасти и их судьбой.
Тем летним снимком: на крыльце чужом,
как виселица, криво и отдельно
поставленном, не приводящем в дом,
но выводящем из дому. Одета
в неистовый сатиновый доспех,
стесняющий отдельный мускул горла,
так и сидишь, уже отбыв, допев
труд лошадиный голода и гона.
Белла исторгала и обрушивала слова на зал, который не ведал, что такое может произнести человек, приехавший из Советской России. Слушатели сидели с глазами, полными слез.
