Георгий Гречко - Космонавт № 34. От лучины до пришельцев
Я много раз был дублером. Не раз проходил полный курс подготовки к полету. Высоцкий очень точно почувствовал: «Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта». А ведь путь до лифта – это не дорожка по красному ковру после возвращения. Путь до лифта – это те же барокамеры, те же самые центрифуги. «Но дальше я поднялся без него». Все, дублер исчезал. Надо сказать, что это было тяжело. До лифта были еще равные люди. А еще один шаг – в лифт, и уже один известен на весь мир, а другой, равный, а может быть, лучше, превращался в невидимку. И что это уловил Высоцкий, просто поражает. А он еще говорил: «Я так мало знаю о вашей профессии…».
Однажды Владимир Семенович пригласил меня на концерт в какой-то Дом культуры в районе заставы Ильича. Володя был на редкой в те годы иномарке, его друзья – тоже. Насколько я помню, «Мерседес» и «Мустанг». Я подъехал к его дому на малой Грузинской. Он мне не сказал точный адрес Дома культуры. Я должен был ехать за ними на своей «Волге». И они сразу помчались так, что у меня волосы дыбом встали. Или они уж очень спешили, или это был их обычный стиль вождения, но они мчались как сумасшедшие. Почти никакого внимания на светофоры, даже трамваи обгоняли по встречным рельсам!
Ребята бросили мне вызов, устроили игру. По их замыслу, я должен был отстать, потеряться. Но я принял вызов и не собирался отставать. Хотя моя «двадцать четверка» еле-еле выдерживала такую гонку. Тут мне пригодился опыт занятий автоспортом, опыт фигурного вождения. На предельной и даже запредельной скорости я лавировал за ними и не отставал.
Когда мы одновременно доехали до клуба, ребята выглядели разочарованными, что их затея не удалась. Гордость была задета: как же так, какой-то ГАЗ не отстал от их бешеного темпа! Кто-то из них сказал: «Да какая это „Волга“, у тебя же спортивная машина!». И всем говорили, что у меня только с виду «Волга», а вся начинка – иностранная.
Это они фантазировали, у меня была самая настоящая «Волга». Мне предлагали импортный карбюратор – у меня не хватило денег. Потом я узнал, что кто-то купил его, под фамилию Гречко. Такое часто бывало. На имя космонавта Рукавишникова махинаторы однажды получили гараж. Спортивным в моей «Волге» был только водитель.
Но в гонках за Высоцким я сжег сцепление. Когда я парковался – думал, возвращаться с концерта мне за рулем не придется. Концерт, как всегда, прошел великолепно, Володя выкладывался по полной программе, «рвался из сил и из всех сухожилий». Когда я, полный впечатлений от песен Высоцкого, вернулся к машине – оказалось, что сцепление за это время поостыло, и можно было ехать. На всю жизнь я запомнил ту поездку «наперегонки».
И еще об одном. Иногда приходится слышать, что, собственно, Высоцкий сделал? Сейчас газеты открыто говорят об острых проблемах, вскрывают недостатки, и Высоцкий бы сегодня просто потерялся. Мол, он был хорош для своего времени. Решительно не согласен с этим. С его песнями можно идти в бой, можно лететь в космос. Я считаю Высоцкого лучшим бардом, лучшим поэтом с гитарой по силе песен и по исполнению… Я каждый год езжу на Грушинский фестиваль в надежде услышать нового Высоцкого. Но Володя был и остается лучшим, новые Высоцкие не появляются. Раза четыре мне посчастливилось бывать на больших концертах Высоцкого. Хотелось бы больше…
Незадолго до смерти он звонил мне, предлагал встретиться с отрядом космонавтов. У него были планы новых песен о космонавтах. Говорил даже о каком-то сценарии на космическую тему. Мы должны были поговорить об этом при встрече. Увы, та встреча не состоялась. Ранним июльским утром 1980-го года я узнал о смерти нашего любимого барда. На похороны в театр на Таганке я пришел со служебного входа. Иначе бы не пробился через толпу ценителей Высоцкого. Провожал его в последний путь вместе с актерами Таганки. С этим театром у меня была давняя дружба. Я даже входил в Общественный совет этого выдающего театра.
Когда решали, какой ставить памятник Владимиру Высоцкому на Ваганьковском, оказалось, что и тут возникли какие-то бюрократические препоны. Вроде бы скульптура Рукавишникова была выше, чем «положено по инструкции». Море людей, один знаменитый и два известных человека открывали этот памятник с гитарой за спиной и «привередливыми конями». Поэт Андрей Вознесенский, директор театра на Таганке Николай Дупак и я.
Я один из учредителей премии имени Высоцкого «Своя колея» вместе с мамой и сыном Высоцкого. Эту премию мы присуждаем тому, кто совершил Поступок с большой буквы. Людям, которые не изменяют своим убеждениям. Настоящим героям, которым Высоцкий, будь он жив, захотел бы посвятить песню. Этому начинанию уже больше пятнадцати лет.
В конце главы я хотел бы полностью привести «Поэму о космонавте». Я считаю, это лучшие стихи о нашей профессии. Точнее написать уже невозможно!
Я первый смерил жизнь обратным счетом.
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился и затих, и замер.
Мне показалось, я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижим и грузен,
И погружен в молчанье, а пока,
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублер, который мог быть
Первым, Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта —
Запас заглавных букв на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.
Вот тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто.
Я знал: сейчас он в бункере закрытом.
Бросает горсти мыслей в решето.
И словно из-за дымовой завесы
Друзей явились лица и семьи.
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.
Их всех, с кем знал я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд.
Обычное мое, босое детство
Обуют и в скрижали занесут.
Чудное слово «Пуск» – подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла.
И сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не рискуя отпускать.
И килограммы превратились в тонны,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивленно
Взглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул – не помню – крик ли, кляп ли.
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала все топливо до капли
И отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю – хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки – тишина.
Эксперимент вошел в другую фазу.
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу,
И получил команду отдыхать.
И стало тесно голосам в эфире,
Но Левитан ворвался, как в спортзал.
Он отчеканил громко: «Первый в мире!»
Он про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие свое…
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило от нее.
Шнур микрофона словно в петлю свился,
Стучали в ребра легкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился —
Оно застряло в горле у меня.
Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль, так мало – ничего!
Но я не ведал в этот час полета,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от нее кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой.
Все, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
Надиктовал на ленту и даже записал.
Но надо мной парили разрозненные мысли
И стукались боками о вахтенный журнал.
Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,
И мелкие сновали меж ними чуть плавней,
Но невесомость в весе их как-то уравняла —
Там после разберутся, которая важней.
А я ловил любую, какая попадалась.
Тянул ее за тонкий невидимый канат.
Вот первая возникла и сразу оборвалась.
Осталось только слово одно: «Не виноват!»
Но слово «невиновен» – не значит «непричастен», —
Так на Руси ведется уже с давнишних пор.
Мы не тянули жребий, – мне подмигнуло счастье,
И причастился к звездам член партии, майор,
Между «нулем» и «пуском» кому-то показалось,
А может – оператор с испугу записал,
Что я довольно бодро, красуясь даже малость,
Раскованно и браво «Поехали!» сказал.
«Своя колея» К. И. Струкова
