Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Айзенштадт Владимир Борисович

Он и прежде стремился слить музыку и живопись в цельном художественном образе. Теперь он использовал в процессе работы над картиной свой композиторский опыт, привычные методы строения музыкальной формы. В его творческом мышлении композиционные законы музыки и живописи слились…

Осенью 1908 года он собирается ехать в Петербург, гонимый необходимостью как-нибудь устроиться, обеспечить семью – если есть невеста, то, значит, будет жена, семья… Когда-то он писал другу, Евгению Моравскому: «Окончу здесь лавочку, поеду в Петербург. Потом получу какое-нибудь место. Буду получать жалование, приобрету себе приличную одежду, квартиру, соответственно сытый обед… Как все это смешно, глупо и даже противно… Может быть, не это называется жизнью?» [261].

В этом очерке, посвященном пребыванию Чюрлёниса в Петербурге, мы и пытаемся понять, что же нашел он в нашем городе – городе последнего этапа своей жизни и творчества. То ли, о чем он писал другу и что считал «смешным, глупым и даже противным», или, может быть, то, что согласился бы назвать жизнью.

Петербургский художник Мстислав Добужинский, принадлежавший к древнему литовскому роду, вспоминал, что осенью 1908 года, перед приездом Чюрлёниса в Петербург, он получил из Вильнюса известие, что там появился художник, изображающий красками музыкальные темы.

Из дилетантских суждений об этих картинах, сопровождавшихся эпитетами «чудак», «декадент», он понял, что речь идет о необычном художнике, который к тому же был композитором. «В особенности, – пишет Добужинский, – заинтриговало меня то, что он, как говорили, изображал какую-то фантастическую Литву… „Лик“ Литвы оставался для меня загадочным и поэтичным, скрытым в густом тумане, и в появлении Чюрлёниса я надеялся увидеть какой-то просвет».

Узнав, что Чюрлёнис собирается приехать в Петербург, Добужинский и художники его круга «с нетерпением стали ждать этого знакомства».

Приехав в Петербург, Чюрлёнис не решился зайти ни к Добужинскому, ни к Сомову, который тоже ждал его, «а почему-то, – пишет Добужинский, – послал вперед своего брата, еще более робкого, чем он сам» [262].

Мстислав Добужинский

После того, как Чюрлёнис все же пришел к Добужинскому, он очень скоро освоился там и стал часто бывать к их взаимному удовольствию.

Добужинский прекрасно чувствовал музыку, в его записках постоянно встречаются музыкальные эпитеты. И, конечно, связь Чюрлёниса с музыкой, попытки его как-то соединить звуковое и зрительное мировосприятие, не могли оставить его равнодушным.

Сам же Чюрлёнис, в своем письме невесте 11 октября 1908 года, рассказывал: «Зашел я к Добужинскому. Это очень молодой „джентльмен“ с прекрасной внешностью и чудесный человек. Говорит он немного, но „с толком и расстановкой“. Он посоветовал мне обосноваться и остаться в Питере. По его словам, здесь в среде художников много разных обществ и кружков. Мне нужно выбрать себе что-нибудь по вкусу. Существует общество и у композиторов. Каждые две недели для подлинных ценителей музыки оно устраивает вечера, на которых исполняются произведения неизвестных, но талантливых композиторов и делают другие подобного рода штучки. Я ушел от Добужинского совершенно заполненным. Обрати внимание на то, что все это произошло в первый день моего пребывания здесь» [263].

«Жить Чюрлёнис устроился на Вознесенском проспекте, – продолжает Добужинский, – напротив Александровского рынка, между Фонтанкой и Садовой» [264].

«Петербург того времени нельзя себе представить без Александровского рынка, – пишут краеведы Д. Засосов и В. Пызин. – Он занимал неправильный четырехугольник: Садовая – Вознесенский проспект – Фонтанка – Малков переулок… Это был замечательный, единственный в своем роде, торговый конгломерат – сотни разнообразных магазинов, лавочек, ларьков и открытых площадок… Вдоль магазинов по Садовой и Вознесенскому над тротуарами шла крытая железная галерейка на чугунных столбиках, чтобы и в ненастную погоду прохожие могли бы внимательно и не торопясь разглядывать выставленные на витринах товары.

Под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг – символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам… Букинисты были серьезны, полны достоинства, неторопливы, неразговорчивы…

…На углу Фонтанки и Вознесенского находился большой магазин с конной сбруей, дугами, седлами и пр.

По Фонтанке шли лавки с кожевенным товаром…» [265].

Такова была городская среда возле дома, где остановился Чюрлёнис.

М. Чюрлёнис. Соната моря

«Комнату, – отмечает Добужинский, – узкую и темную, он снял в бедной квартире, где постоянно шумели дети и пахло кухней. Здесь я впервые познакомился с его фантазией. В этой крохотной темной комнатушке на бумаге, кнопками прикрепленной к стене, он кончал в те дни поэтичнейшую „Сонату моря“»… [266]

«Я был у Добужинского еще раз, – пишет Чюрлёнис невесте 17 октября. – Сегодня Добужинский был у меня. Жаль, что ты не видела, как он восторгался. Ведь он человек довольно сдержанный, а тут, разглядывая картины, совсем растаял… Задержался он довольно долго…». И в том же письме – обратный адрес: Петербург, Вознесенский, 51, кв. 102 [267].

Дом № 51 по Вознесенскому проспекту

«О картинах Чюрлёниса, – продолжает Добужинский, – я рассказал своим друзьям. Они очень заинтересовались творчеством художника, и вскоре А. Бенуа, Сомов, Лансере, Бакст и Сергей Маковский [редактор журнала «Аполлон»] пришли посмотреть все то, что привез с собой Чюрлёнис. Сам он на эту встречу не пришел – ему было не по себе говорить о своих работах с такими известными художниками, и мы условились, что картины покажу я сам. Маковский в то время собирался организовать большую выставку. Картины Чюрлениса произвели на нас всех очень сильное впечатление, и было немедленно решено пригласить его участвовать в этой выставке» [268].

Решение принять участие в выставке далось художнику непросто: он искренне радуется восторженной реакции на свое творчество того, кого сам считает «метром», но после первых эмоций – снова сомнения в уровне собственного мастерства. В письме к брату Чюрлёнис сообщает: «В январе я буду здесь участвовать на выставке. Этот факт меня смешит, потому что до сих пор я еще не привык принимать себя всерьез» [269].

А между тем весь смысл своей жизни Чюрлёнис видел именно в деятельности как художника и музыканта.

Вот как несколько лет спустя вспоминал об этих событиях организатор выставки Сергей Маковский [270]: «Этими работами он не думал изменить своему призванию композитора, он хотел лишь выразить образно влюбленность свою в музыку; рисуя сонаты и фуги, он грезил лишь о таинственной красоте звуков, подобно тому, как средневековые монахи, изображая мадонн и ангелов, вдохновлялись только мечтой о мире ином… Они представляют не что иное, как графические иллюстрации к произведениям музыки, и художник пояснил это краткими заглавиями: „Allegro, соната 5“, „Andante, соната 6“, „Фуга“… и т. д. Эти иллюстрации – странные узоры-грезы, призраки несбыточных пейзажей – завораживают не только своей нежной ритмичностью, глубокой музыкальностью настроения, но и чисто живописными качествами: благородством красок, декоративной изысканностью композиции». Вспоминая свои первые впечатления от работ мастера, Маковский писал: «Во время устройства выставки „Салон“ я сразу уверовал в дарование Чурляниса и дал ему возможность выступить со своими „сонатами“ среди избранных мастеров кисти… Я убежден, что для самого художника успех его первых живописных опытов явился полной неожиданностью» [271]…