Ирина Бразуль - Демьян Бедный
Особенно много терпения надо Демьяну, чтобы пройти Охотным рядом, где расцвела пышным цветом частная торговля. Горюют поэты, писатели, «контуженные» уступкой частному капиталу. Им «горько… рабочие песни забыть»; им кажется, что «будто не было весны»; даже хорошие поэты горестно восклицают:
Как я стану твоим поэтом,
Коммунизма племя,
Если крашено рыжим цветом,
А не красным, время?
Но Ильич сказал Демьяну: «Не хнычьте! Предоставьте это… поэтам!» — и поэт оценил, что Ленин в данном случае обратился к нему как к большевику. А большевики должны учиться торговать. Что ж, тоже фронт. И эта тема прочно входит в обойму Демьяна. Он досконально будет выяснять, что творится «за советским прилавком»; разговор, конечно, станет достоянием читателей:
Покупатель.
Нет ли у вас американских булавок?
Приказчик.
Идите, гражданин, назад. Мы не выдаем никаких справок.
Покупатель.
Нечего сказать, встречаете любезно.
Приказчик.
Так приказал Совнархоз. И спорить бесполезно.
Покупатель.
Вот так штука!.. Пойти мне куда б?..
Приказчик.
Идите в Губснаб,
Из Губснаба в Губотсрочку,
Из Губотсрочки в Губпроволочку,
Из Губпроволочки в Губсаботаж…
С досадой расскажет Демьян эту «сказку про белого бычка», — потому что, разумеется, хождения в «Главитог» и «Главстатистику» приведут на тот же склад, и весь разговор начнется снова.
Тем более досадно видеть быстро разъевшихся частников Охотного ряда, идти мимо с думой: «…До скольких, однако же, пудов рекомендуется растить скотину эту?» Глаза бы не глядели!.. В стране голодно. Не так легко справиться с последствиями засушливого года, когда Демьян писал: «…Поволжье выжжено. Но есть места иные, где не погиб крестьянский труд, где, верю, для волжан собратья их родные долг братский выполнят и хлеб им соберут…» А тут, в Охотном, — изобилие.
Но здесь враги. Удушат за копейку. Недавно еще Демьян радовался: «…куда девалися трактирщики былые, охотнорядцы, мясники?..» И вот они здесь!
Однако пройти Охотным надо. Ряд лавчонок замыкает здание, что стоит напротив Дома союзов. Здесь «Рабочая газета». А «Рабочая газета» — это все тот же дядя Костя. Еремеев — ее организатор и редактор, да еще окруженный не «племянниками», а родными детьми — приложениями к газете. Журналы «Крокодил», «Экран», «Хочу все знать», «Юные строители», «Мурзилка»… Кому ведомо, что дядя Костя еще «народит»? Вот новая идея — на плоской крыше дома поставлен экран, и демонстрируется световая газета, даже фильмы. Показ иных выпусков вызывал такое столпотворение между редакцией и Домом союзов, что останавливались трамваи, да и все уличное движение было парализовано. Пришлось перенести дело в рабочие районы.
Сейчас Демьян заходит к старому другу по делу. Еремеев собирает к изданию первый том избранных сочинений Демьяна. Иллюстрации талантливейшего молодого художника Константина Ротова. А предисловие дядя Костя пишет сам. «Крокодильцы» посмеиваются, что их невозмутимый редактор просто влюблен в Демьяна. Демьян неопределенно похмыкивает, обнаружив, что предисловие начинается с провинциальной тросточки и вопроса к городовому: можно ли ходить с ней? Вспомнил старое! Но здесь же приведены стихи «Пугало», уже украсившие пьедестал памятника Александру III. Дядя Костя не может не улыбнуться: расправился с тремя царями в четырех строчках! Демьян очень ценит редкую в устах друга похвалу, так как знает, что дядя Костя и сам писал когда-то, да весьма гораздо; только это известно немногим.
В редакции дядя Костя окружен отличным, веселым народом. Радостно видеть, как все тут любят его. Здесь молодой поэт Лебедев-Кумач, остроумный пародист Александр Архангельский. Художники тоже не отстают от профессиональных «темачей», вроде Глушкова; он под именем Изнуренкова описан Ильфом и Петровым в «Двенадцати стульях». Тут Моор, Черемных, тот же Ротов, Ганф, Борис Ефимов — и все хороши, зубасты, умеют воткнуть «Вилы в бок» — так называется отдел, введенный дядей Костей, в котором «поддевается» на вилы все, что так ненавидит и Демьян. Сам он не оставил стихов на память об этой первой поре жизни сатирического журнала. Их после написал Лебедев-Кумач:
Наш крокодильский адмирал,
Душистый дым вокруг развеяв,
Упорно кадры подбирал
Добрейший «батько» Еремеев.
Малютин, Черемных, Моор
Спаялись кровно с «Крокодилом»,
И рос худкор, и рос крокор,
И рос тираж, и крепли силы.
Пришли Неверов и Кольцов,
Пришли Демьян и Маяковский,
И «Крокодил» в конце концов
Стал «главсатирою» московской.
Повидавшись со старым другом, посмеявшись с молодыми «крокодильцами», Демьян продолжает маршрут. Маршрут велик, но торопиться нечего. Все интересно! Вот толпа. В чем дело? А, знакомая картина. Заело мотор у какого-нибудь дряхлого автоинвалида. Самая разношерстная публика оживляется при любом уличном происшествии. Дружно кричат «Держи вора!» вслед улепетывающему беспризорнику. Злорадствуют над «засевшим» средь улицы шофером. А он краснеет за себя, за машину, за молодую Советскую власть, поминаемую между делом различными представителями старого мира.
Среди представителей молодого поколения, к которому принадлежит шофер, удальцом ездит по городу другой шофер: будущий покоритель Северного полюса Водопьянов, работающий по ранней страсти к авиации в учреждении с удивительным названием — «Промвоздух». И бегут по всем улицам, едут в переполненных трамваях сотни и тысячи будущих героев, ученых, красных директоров, художников, народных артистов — еще совсем зеленых, иногда полуграмотных, почти всегда плохо одетых. Иные даже босиком. У самого «ответственного» из них разве что есть парусиновый портфель. Никого из этой торопящейся толпы Демьян не знает, но, постреливая зорким взглядом, угадывает рабфаковца, комсомолку, все те же «простые лица, что смотрят честно»… И они радуют его.
Стоп, новое сборище на Неглинной! Это еще что такое? У самого Театрального отдела Наркомпроса. Что приключилось в ведомстве Анатолия Васильевича Луначарского?
Спрятав мундштук в карман, тихонько поводя мощными плечами, Демьян начинает проникать в толпу. Получает легкие тумаки, шутя отвечает на сердитые реплики. В фарватере за ним пристроился и ввинчивается в толпу юркий беспризорник.
