Илья Штемлер - Звонок в пустую квартиру
Последние годы меня одолевают сны. Не сумбурные видения, заставляющие метаться в постели и вставать поутру с головной болью, а долгие красочные забавы со своим абсолютно реалистичным сюжетом…
Я отправляюсь спать, как будто иду в кино, где снимаются мои знакомые и где я сам — не последний человек. Сны вламываются в обыденную жизнь, ставя порой меня в неловкое положение, перемежая реальные поступки и обязательства с навеянными во сне и вызывая подобной аномалией удивление моего доброго доктора, профессора Бориса Сергеевича Виленского. Еще бы! Если мне снится какая-то еда, то я обхожусь без завтрака. Практично, но настораживает. И доктор рекомендует мне терапию, рекомендует препараты…
Только зачем?! Лишать себя второй жизни глупо. А мелкие неурядицы, подобно стремлению разрешить наяву ситуацию, заданную во сне, так это даже забавно.
Когда судьба распорядилась раскидать по свету близких мне людей, я испытал чувство ирреальности происходящего, продолжение своих удивительных снов. Казалось, если я позвоню домой, то непременно кто-нибудь поднимет трубку, и я услышу знакомые голоса, надо лишь подождать.
И я звонил.
Звуки зуммера капали в тишину опустевшей квартиры.
Я ждал.
И эти минуты ожидания возвращали меня в былое, в жизнь, что утекала рекой, увлекая течением большие и малые события, родных и близких людей. Их было несравненно больше, чем вобрали в себя страницы этой книги. Я видел их милые лица, слышал голоса, улавливал интонации… Возникали образы людей, коих приняла моя жизнь, кто часто и допоздна засиживался в этой квартире. Но диалога не получалось, время все унесло…
Телефонная трубка не оживала, агонизируя долгими пунктирами зуммера…
Июнь 1997 года. Санкт-Петербург
P.S
После публикации этих мемуаров минуло ДЕСЯТЬ лет…
Роман «Казино» я так и не написал. Почему — не знаю. Казалось, реальные прототипы героев задуманного романа должны были сколотить увлекательный сюжет, а вот никак. Не писалось, не водилось ручкой по бумаге, что-то мешало. А бумага всегда отражает настроение, владеющее автором во время работы над рукописью. Настроения не было… Было ощущение тревоги. Тревоги как общего фона, подобно охватывающей тебя материи: летнего тепла или зимней стужи. Временами фон взрывался особым событием, и подчас драматическим…
17 декабря 2001 года, в понедельник, под утро, в Девятой горбольнице на Каменном острове скончался Александр Володин. Накануне, в воскресенье, я пришел его навестить. Убогая больница в эти часы казалась еще более безрадостной. В стылых коридорах, безлюдных и сизых от какого-то особого мучнистого электрического света, стояла тишина. В распахнутых дверях палат маячили пятна людских фигур в серых халатах… Я добрался до нужной палаты и заглянул в дверной проем. Саша лежал на боку, свернувшись калачиком под ветхим одеялом. Он спал… На щербатой тумбочке скучала пустая бутылка изпод кефира, валялся огрызок черствой булки. Я присел на табурет, огляделся. Вторая кровать скалилась оголенной железной сеткой под свернутым матрацем, из прорех которого свисали клочья серой ваты. На облупленном подоконнике пластался забытый кусок бинта и шприц… Раздумывая, будить Сашу или не стоит, я выложил на тумбу принесенную снедь — сок, сыр, печенье и кусок отварной курицы. А вот соль прихватить забыл…
Где-то под полом скреблась какая-то тварь, я шумно подтянул ноги, скрежет прекратился. Убогий сверток-тельце Саши казался еще меньше в сравнении с и без того небольшой его фигурой. И беззащитной. Не беззащитностью спящего, а иной, трагической беззащитностью его судьбы. Последние лет пять мы были особенно близки и доверительны, так уж сложилось. Поверяли самые личные тайны в долгих ночных телефонных разговорах, часть которых я, с его согласия, записывал на магнитофон, зная, что выполняю особую миссию благожелательного приятеля крупнейшего российского писателя и драматурга…
Из коридора донеслись женские голоса. Выглянув, я увидел свет в дверях соседней палаты. Три женщины в домашних халатах как-то по-птичьи сидели на своих кроватях. Мое присутствие в это глухое вечернее время их удивило. Я спросил, есть ли у них немного соли: какая отварная курица без соли… Соль нашлась… Еще я спросил, знают ли они, кто лежит в соседней мужской палате? Женщины ответили, что лежит какой-то старичок, его привезли по «скорой», так и оставили убогого… Услышав от меня, что старичка зовут Александр Моисеевич Володин, женщины переглянулись между собой и безучастно пожали плечами. А когда услышали названия произведений, автором которых был «старичок», женщины заохали, не поверив. Как?! И «Осенний марафон»?! И «Пять вечеров»?! И «С любимыми не расставайтесь»?!. И… И… И… И такой человек в этой больнице, где крысы бегают во время врачебного обхода, сокрушались женщины. Где и простого валидола не докричишься. А все лекарства и постельное белье приносят из дома, кто может…
Так и не дождавшись пробуждения Саши, я отправился домой, оставив его под присмотром жалостливых женщин. С тем, чтобы завтра увезти его из этой больницы в более приличное место. А лучше, если позволит состояние, — домой. Как ранее увозил его из больницы ветеранов войны или из той же психоневрологической Бехтеревки…
А утром я узнал, что Александр Володин умер…
К сожалению, мне не довелось присутствовать на похоронах — через два дня я улетал в Америку, заранее купленный билет лежал в кармане. Но я, по возможности, принял участие в организации места для гражданской панихиды, бегая два дня между «Ленфильмом» и Большим драматическим театром. Конечно, время было не простое, безденежное, злое, даже телефоны были отключены за долги… В конце концов панихиду устроили в БДТ, теплую, печальную — прощались с человеком, духовным авторитетом нескольких поколений наших людей… Впоследствии мне с писателем Валерием Поповым доверили открыть мемориальную доску, водруженную благодаря режиссеру Александру Болонину, другу и почитателю покойного драматурга. На сцене камерного, интеллигентного театра «Остров» с неизменным успехом идут известные и малоизвестные пьесы мэтра.
Верна поговорка: «Пришла беда — отворяй ворота»… Самолет нес меня к другой беде, личной, семейной, к тяжко больной жене. Можно ли назвать женой ту, с которой состоял в разводе целых восемнадцать лет? Но ее серьезная болезнь как-то переосмыслила формальное понятие развода. Тем более что до развода мы прожили вместе двадцать шесть лет, вырастили дочь… Отдаю должное американской системе социальной помощи, но тем не менее она не может заменить участие близких людей, их безотлучное внимание. И в больничных условиях, и особенно в домашних, когда врачи уже опустили руки… Так складывалось, что я остался с ней один на один, дочь жила далеко от Нью-Йорка, в Калифорнии. Обстоятельства и работа не позволяли ей быть постоянно рядом с матерью, а определять больную в хоспис значило обрекать всех на моральные муки…
