Мария Барятинская - Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918
После приезда генерала Иванова состоялось длительное совещание. Мой муж рассказывал, что император выглядел таким сияющим и счастливым в связи с российскими победами в Галиции. Он пригласил обоих отобедать у себя. Но никто не мог принять это приглашение, потому что генерал Иванов получил очень важные новости из штаба на Юго-Западном фронте, которые требовали его немедленного возвращения, а мой муж должен был его сопровождать. Потом он мне рассказал, как некий генерал говорил с ним довольно презрительно, не зная моего мужа, а лишь глядя на его довольно поношенную форму. «Удивляюсь, полковник, – заявил он, – как это вы смогли отказаться от приглашения императора!» Спустя два дня он встретил того же самого генерала в Холме (в штабе генерала Иванова), когда ранг моего мужа был уже очевиден и уже другие были обязаны слушаться его приказаний. Тот генерал рассыпался в извинениях за совершенную в Брест-Литовске ошибку, и было видно, что он пребывал в большом смущении по этой причине.
Вскоре после повышения моего мужа по службе я поехала в Холм, чтобы повидаться с ним и генералом Ивановым. Муж вместе с персоналом штаба генерала располагался в поезде на станции, причем все жили в вагонах. Собственная резиденция генерала Иванова находилась в самом городе, в весьма небольшом домике. Хоть он и был командующим такого важного фронта, но генерал со своей обычной скромностью занимал только одну комнату, посреди которой стоял большой стол, накрытый картами и планами. Там он работал вместе со своим начальником штаба генералом Алексеевым.
Когда я заехала к нему, генерал Иванов был один. Было только восемь часов утра, и он пил чай. У нас состоялся приятный разговор. В тот день он был в очень хорошем настроении, новости с фронта были самыми ободряющими. По всей комнате стояли коробки с конфетами, большим любителем которых он был, и киевские дамы регулярно присылали ему сладости.
Пока я все еще была там, вошел генерал Алексеев, держа в руке телеграммы. Генерал Иванов взял их и тут же стал отдавать приказания. Я была просто потрясена его удивительной памятью и точностью, с которой он отдавал свои приказы. Очевидно, он все держал в своей голове, даже не сверяясь с картой. Он не был блестящим человеком, но наверняка имел дар удивительно быстрого понимания событий и мощную интуицию.
Пришло сообщение, что поезд главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, отошел от ближайшей к Холму станции и направляется сюда. Было очень интересно наблюдать прибытие этого большого поезда со всем штабом великого князя и военными атташе. И британский атташе – генерал сэр Джон Хенбери Уильяме, и французский – маркиз де ла Гиш – оба были приятными персонами.
На станции великий князь Николай Николаевич провел длительное совещание с генералом Ивановым и генералом Алексеевым. Во время их разговоров я вдруг услышала слова: «Генерал, князь Барятинский – великий князь хочет его видеть».
Я настолько еще не привыкла слышать, как называют моего мужа, что даже воскликнула: «Генерал!» – и в моем голосе было такое удивление, что мой деверь, служивший адъютантом у великого князя, разразился смехом.
И тут мой муж доставил трофейные австрийские знамена, захваченные у полков, против которых мы сражались в Галиции. Великому князю было очень интересно на них посмотреть.
Я в ходе посещения Холма смогла сделать несколько снимков. Это единственные фотографии, из иллюстрирующих мою книгу, которые стали такими же «беженцами», как и я сама.
К настоящему времени оба этих великих генерала, Иванов и Алексеев, уже ушли из жизни, и это произошло во время деникинского похода.
Я не могла долго задерживаться в Холме, потому что чувствовала себя обязанной вернуться к своим выздоравливающим пациентам. Я также проходила обучение в госпитале, устроенном госпожой Треповой, женой киевского генерал-губернатора. Это был очень хороший госпиталь и совсем не такой, как тот, где я начала свою учебу ранее. В нем проводились многие очень серьезные операции. Одна из них мне особенно запомнилась – операция казака по имени Донсков, у которого была сильно повреждена рука. Однажды я делала ему перевязку, и открылось обильное кровотечение. Я не решилась оставить его одного и бежать за помощью, поэтому изо всех сил боролась с этим три четверти часа, пока ко мне не пришли на помощь.
Часто я дежурила по ночам, но обычное мое время было с девяти утра до четырех часов дня, после чего я возвращалась в свой дом для выздоравливающих, который сейчас уже был забит ранеными. Можно себе представить, что я была занята по горло.
Тем не менее однажды я поехала в Ивановское навестить родителей мужа и забрать к себе в Киев дочь. Я нашла свекра в очень плохом состоянии здоровья. Ночью у него случались приступы удушья, и он испытывал ужасную боль, которая не давала ему спать. И все-таки он сохранял живой интерес к событиям на фронте и заставил меня рассказать во всех деталях все, что я могла услышать и увидеть. Перед ним была разложена карта и булавки для того, чтобы отмечать продвижение войск. Он был полностью уверен, что война не будет долгой и что наше дело правое.
Мой свекор очень хотел уехать в Петроград (город уже не назывался Санкт-Петербургом), потому что, как он утверждал, воздух Ивановского слишком сырой. Моя бедная свекровь очень переживала за него.
Мы все уехали в одно время – я забрала дочь в Киев, а родители моего мужа отправились на север. Через несколько дней я получила телеграмму от свекрови, в которой она умоляла меня предупредить мужа и немедленно привезти его в Петроград, потому что состояние свекра было в самом деле тяжелое. Понимая всю исключительность и серьезность положения, генерал Иванов предоставил моему мужу отпуск, чтобы он смог заехать за мной в Киев, а оттуда – сразу же в Петроград.
Слава богу, на этот раз мой свекор был вне опасности, хотя и был очень слаб, когда мы приехали к нему. Я долгое время оставалась подле его ложа. Он сказал мне, что скоро должен умереть, но, как он надеялся, не раньше, чем наши войска войдут в Берлин! Он то и дело говорил о доброте к нему вдовствующей императрицы, которую та проявляла на протяжении всей его жизни. Ее величество несколько раз приезжала навестить его с момента его возвращения в Петроград.
Он так хорошо держался, что доктора заявили, что мы можем уезжать. И мы так и сделали, но в самый день нашего возвращения в Киев, когда муж уже готовился к немедленному отъезду в Холм, пришли одна за другой две телеграммы от моей кузины, княгини Щербатовой. «Папа крайне болен, возвращайтесь» – так говорилось в первой и «Папа безнадежен» – во второй. Тем же вечером в мрачном расположении духа мы выехали. Поездка была жуткой. Казалось, поезд вообще стоял на месте, и когда мы доехали до Вильны, нас ждала телеграмма, сообщавшая, что мой свекор умирает.
