Михаил Смирнов - О Михаиле Кедрове
Второй путь был более опасным, и пролегал он через Северное море, непосредственно доступное для германских подводных лодок, которые не раз топили в нем гражданские суда противников. Переплыв море, далее следовали от Бергена через Христианию (Осло) и Стокгольм на север, к границе Финляндии (станция Торнео).
Царские служаки решили, что мы никак не станем рисковать (ведь было трое ребятишек!) — ехать вторым путем и что, следовательно, поедем через Архангельск. В результате такого умозаключения в Архангельск из петроградского жандармского управления полетела телеграмма, обнаруженная недавно в Государственном архиве Архангельской области, следующего содержания:
«Архангельск Петрограда 27 мая 1916
На днях выехал Лондона Петроград или Москву возможно партийным поручением проживающий Лозанне соц. — дем. доктор Михаил Кедряв, возможно Кедров, с женою двумя детьми. Случае проезда подвергните тщательному таможенному досмотру результатам, при отсутствии преступного сопровождайте наблюдателем № 788.
Вице-директор Деп. пол. Смирнов».
В этой телеграмме три неточности: первая — вместо Кедряв надо Кедров; вторая — не с двумя, а с тремя детьми; третья — не упомянута старшая сестра матери, которая вернулась вместе с нами, — Мария Августовна Дидрикиль.
Итак, мы благополучно миновали жандармские ловушки. В троицын день приехали всей семьей на дачу Подвойских в Куоккала…
Из Персии отец привез нам, ребятам, тюбетейки и восточные сладости, которые мы пробовали впервые. Взрослым он рассказывал о положении на фронте, о Шериф-Ханэ, где был главным врачом военного госпиталя и где застала Февральская революция. Вид у отца был весьма чудной, но мы, ребята, этого тогда не понимали: отец был военный фронтовик, так не все ли равно, как он был одет? На нем были погоны военврача, криво пришитые на солдатской гимнастерке; на кармане были нацеплены два знака об окончании юридического лицея и медицинского факультета университета, причем царские орлы у обоих знаков были заделаны красной материей. Кроме того, на груди висела красная лента с надписью: «Председатель Совета рабочих и солдатских депутатов района Шериф-Ханэ».
Теперь я понимаю, что отец даже по тем временам выглядел достаточно живописно. Потом он рассказывал, что, когда приехал в Питер в… 1917 г. и пришел на квартиру к Ленину, Надежда Константиновна невольно воскликнула с удивлением: «Ой, какой вы разукрашенный!»
Он также рассказывал, что весь Кавказский фронт оказался в руках меньшевиков, и когда в Тифлисе (так тогда назывался Тбилиси) состоялся краевой съезд Кавказской армии, то единственной большевистской группой на этом съезде были делегаты из района Шериф-Ханэ с отцом во главе. «Мы портили собою фасад меньшевистского съезда», — шутливо говорил он и добавлял, что меньшевики дразнили их «Шерифханской республикой». Отец рассказывал, как в первые же дни после известия о Февральской революции он организовал и возглавил местный Совет, который взял в свои руки всю власть, объединив вокруг себя и военных, и рабочих…
Надо сказать, что в распоряжении Демоба оказались громадные материальные ресурсы старой армии, которые переходили теперь в распоряжение молодого Советского государства. Их не надо было национализировать, как фабрики и заводы, они были национализированы, так сказать, с самого начала. И вот у отца возникла идея: для строительства социалистической экономики в нашей стране использовать прежде всего эти ресурсы, которыми Советская власть уже располагала. В особенности он мечтал на этой базе начать электрификацию страны и буквально носился с этой идеей, говоря, что с этим планом или замыслом надо обязательно пойти к Ленину. Он добился приема у Владимира Ильича, после которого вернулся домой очень расстроенным и сердитым на самого себя. Сказал, что ничего не вышло и что Ленин разругал его. Подробностей не сообщил, как его ни расспрашивали. Только много позднее из его воспоминаний стало ясно, в чем было тогда дело. Отец писал:
«Расскажу один из не совсем приятных для меня эпизодов…
Для меня, комиссара по демобилизации старой армии, одна из важнейших задач заключалась в том, чтобы возможно безболезненно эвакуировать солдат демобилизуемых возрастов с фронта на родину и предупредить возможное скопление демобилизованных, потерявших связь с деревней, в больших городах, где они в качестве безработной, деклассированной силы представляли бы большую опасность.
Для организации общественных работ в Техническом управлении демобилизации армии были доработаны имевшиеся старые планы электрификации Волхова, подобрана группа инженеров-строителей, составлена примерная схема и смета работ, которые были опубликованы в „Вестнике Армии и Флота“ в конце 1917 г. Разумеется, и калькуляция, и сметы были весьма примитивны и очень мало походили на тот замечательный план, который два года спустя был положен в основание электрификации страны.
Оставалось получить санкцию Владимира Ильича. Созвонившись и условившись по телефону, я прихватил на подмогу из нашего финансового управления товарища Косушкина, очень настойчивого и немного надоедливого человека, которого Ильич вовсе не знал. В назначенное время мы вошли в кабинет Ильича в Смольном.
Не ограничиваясь существом дела, мы пытались изложить и самую технику электрификации. На самом интересном месте, как мне казалось, Ильич внезапно отрубил:
— Идите в Высший совет народного хозяйства!
— Владимир Ильич! — пробовал я продолжать разговор. — Ведь ВСНХ недавно только организовался.
— Товарищ Ленин! — вмешался Косушкин. — Куда вы нас посылаете? ВСНХ — ведь это пустое место.
— Вот ка-ак! — иронически произнес Ильич, прищурив глаз. — Пустое место?! В самом деле?!
— Да, пустое место. А между тем электрификация — дело исключительной важности, — и Косушкин пустился расписывать всю необходимость и прелесть электрификации.
Я заметил, что Ильич начинает терять терпение. Я понял, что сделал глупость, взяв с собой Косушкина, который начинал уже пересаливать, и поторопился подобру-поздорову ретироваться.
В тот же вечер Ильич говорил одному из наркомов:
— Передайте Кедрову, чтобы он мне больше не морочил головы такими делами. Мало того, привел с собой какого-то Косушкина. Если он будет так впредь поступать, я не буду его больше пускать к себе.
Тогда мне казалось обидным, что Ильич выругал меня, отнесся так недружелюбно к проекту об электрификации. А сколько неоценимого времени отнималось у Ильича всякими пустяками, мелочными раздорами, ведомственными дрязгами, — это я понял только значительно позже»…
