Прощай Атлантида - Фреймане Валентина
О переменах в Германии — своей единственной надежде — он часто говорил. А также и о том, как тяжело нормальным людям признавать, что для Латвии другого пути спасения нет. Ни легион, ни латышская дивизия не спасут Латвию. На ум приходит выражение одного ветерана войны: "У обоих правильные враги и у обоих неправильные друзья".
Шиман имел обо всем определенное, четкое мнение. Принципиальное осуждение советского режима не мешало ему безоговорочно признать героизм русского народа, сожалеть об огромных, часто напрасных человеческих жертвах обессиленной преступлениями Сталина армии. Он высоко ценил справедливую борьбу самого народа, защищавшего свою родину от фашистов, пускай формально и с именем Сталина, как в 1812 году — с именем царя на устах. Видно было, что даже разговоры обо всем этом так волновали больного политика, что казалось — вот-вот он перестанет дышать.
Подошло лето 1944 года. Советская армия уже стояла у восточных рубежей Латвии. Пауль Шиман осунулся и на глазах терял силы. Его чрезвычайно угнетало безысходное положение Латвии, ее незавидная судьба. Он многократно повторял, что единственным спасением сейчас, в последнюю минуту, было бы восстание в Германии или хотя бы покушение заговорщиков на Гитлера. В то время я знала слишком мало, чтобы оценить политическую ситуацию в Германии. Позже, анализируя сохранившиеся в памяти выражения Шимана и его поведение, у меня создалось впечатление, что, может быть, у него были какие-то косвенные связи, какая-то информация о готовящемся в Германии покушении на Гитлера. В нем наблюдалось странное беспокойство, напряженное ожидание, мысли неустанно возвращались к пункту о единственно возможном выходе из создавшегося положения. Я так никогда и не узнаю, была ли реальная основа для моих предположений, или все это лишь фантазии.
В тот момент, в мае-июне 1944 года Шиману надо было решить, что делать ему самому. Штатские немцы начали уже покидать Ригу, и фрау Лотте, женщина практичная, реально мыслящая, считала, что пора собирать чемоданы. И она, и ее муж понимали, что когда вернутся русские, ни одному оставшемуся здесь немцу несдобровать, безразлично, виноват он или нет. Я удивлялась справедливости Шимана, его способности понять даже чужую враждебность и ненависть, когда слышала от него: "Русских не упрекнешь в этом, если учесть, что им сделали немцы..." Но Шиман решительно объявил: пока Гитлер у власти, ноги его не будет в Германии. Не мог же он поступиться своими принципами, перечеркнуть свои стремления, идеалы, поступки, смысл всей своей жизни. Бежать в гитлеровскую Германию он был не в силах. Жену он, правда, торопил с отъездом в Баварию к родственникам. Но у фрау Лотте тоже были свои принципы. Она отказалась бросить тяжело больного мужа и одна в Германию не поехала.
В этот столь сложный для его семьи момент Шиман все же беспокоился и обо мне. “К1егпе Ргаи, — он сказал (так он меня называл, маленькой женщиной), — у вас хотя бы есть выбор. Если сравнить с верной смертью, советская власть, конечно, меньшее зло. Свою жизнь вы спасете". Шиман подумал и о том, как помочь мне потом, когда война кончится, хотя никто из нас не мог себе представить, какой будет здешняя жизнь. Ему казалось, что после скорого поражения Гитлера и неизбежного очищения Германии мне надо бы попасть в Берлин, вообще на Запад, так как в Латвии, я все потеряла, меня будут угнетать воспоминания, да и кто знает, какой после победы станет советская власть. Фрау Лотте на миг даже подумала — может, мне попробовать получить поддельные документы и покинуть Латвию вместе с другими отъезжающими? 11о это слишком опасно. При малейшем подозрении среди беженцев найдется достаточно людей, которые меня вычислят и со злорадством предадут гибели. На всякий случай Шиман дал мне адрес своего друга, знаменитого актера Пауля Вегенера. Если окажусь на Западе, пусть смело иду к нему с приветом от Шимана. Вегенер поможет при любых обстоятельствах. Тогда я единственно обрадовалась тому, что знаменитый деятель кино и сцены и при гитлеровском режиме сохранил человеческий облик. Было у меня предчувствие, что воспользоваться этой рекомендацией не придется.
20 июля 1944 года в Германии произошло неудачное покушение па Гитлера. Поворота в управлении государством и прекращения военных действий добиться не удалось. Война продолжалась, как это было предсказано Шиманом. С предсказанным исходом.
Пауль Шиман не дожил до ожидаемого события и его провала. Он ушел месяцем раньше, в канун Иванова дня 1944 года, — утром мы нашли его в постели навсегда уснувшим. Хотя он и был очень слаб, в тот момент мы не ожидали его смерти, ничто этого не предвещало. Позже, размышляя над тем временем, я не могла отделаться от чувства, что Шиман просто отключился, позволил себе умереть. Есть люди, которые это могут. Таким образом он справился с неразрешимой для него задачей — как поступить, бежать или остаться.
Смерть Шимана существенно изменила и ход моей дальнейшей жизни. За полтора года, проведенные в его доме и у Мельниковых, я хоть немного отошла от непрерывного напряжения, начала чувствовать себя нормальным человеком, насколько это вообще было возможно.
Ночь, когда Шиман умер, и для меня была последней, проведенной под его кровом. С утра мы с фрау Лотте обо всем договорились. Она дала мне адрес своих родственников в Баварии, наказав, чтобы я ее обязательно нашла, если удастся попасть в Германию.
Дом Шиманов сразу наполнился людьми, начались приготовления к похоронам, и фрау Лотте также не хотела ни дня лишнего оставаться в Риге. Она уже собирала чемоданы. С похоронами Шимана возникли сложности: немецкие власти ни в коем случае не хотели допустить значительного траурного торжества. Участвовать в погребении я, естественно, не могла, сразу же отправилась к госпоже Мельниковой — хорошо, что у меня было куда податься.
Я никогда больше не встречала фрау Лотте и годами ничего о ней не слышала. Долгие годы мне была неизвестна и судьба рукописи. Воспоминания Шимана, которые я записывала, фрау Лотте взяла с собой в Германию. И вдруг — уже во время перестройки, в конце восьмидесятых годов, однажды мне позвонил приятель, историк профессор Петр Крупников и весьма таинственно попросился в гости — "с сюрпризом". Он положил передо мной книгу воспоминаний Пауля Шимана "Между двумя эпохами" (2Га’ЯзсНеп ги>ег 2еИакегп), выпущенную, оказывается, еще в 1978 году в ФРГ, в Люнебурге известным издательством Саг1-8сЫггеп-Сс$е11$с1ш[1, специализация которого — литература балтийских немцев.
В предисловии говорилось, что книгу передала издательству вдова автора фрау Шарлотте Шиман. Она также рассказала, что мемуары создавались на закате жизни Пауля Шимана, поэтому рассказ не окончен, в конце он дополнен только отдельной главой о более позднем времени — событиях 1940—1941 года в Латвии. Фрау Шиман добавила еще, что текст был продиктован молодой, преследуемой в то время еврейской девушке, которая скрывалась в их доме. Я поняла, что фрау Лотте не назвала моего имени, чтобы в Советском Союзе не доставить мне лишних неприятностей. В семидесятые годы на Западе уже имели достаточно точную информацию о том, как органы советской госбезопасности относятся к неизвестно почему выжившим латвийским евреям.
Было так странно, гак удивительно своими глазами увидеть эту книгу. Еще несколько позже, в 1989 году, после перерыва в пятьдесят пять лет снова оказавшись в Западном Берлине, я сразу позвонила в издательство Ширрена. Случилось так, что трубку поднял лично редактор книги. Я представилась как еврейская девушка, упомянутая в предисловии к воспоминаниям Пауля Шимана. Конечно, мое появление означало для них крайне интересный поворот сюжета. Из Люнебурга ко мне в Берлин немедленно поспешила симпатичная дама — редактор Габриела фон Митквиц, также работавшая с рукописью. Она сгорала от любопытства в предвкушении знакомства со мной, надеясь узнать как можно больше о Шимане и о том, как создавались его мемуары. Изумило меня и то, что она мне привезла гонорар. Я восприняла это как неординарный знак внимания, великодушный жест. Позже я поняла, что нахожусь в правовом государстве, где честно платить за проделанный труд — обязанность всех и каждого.
