Юрий Папоров - Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе
— Так вези ее сюда!
— Вот об этом я как раз и думаю. С первой же зарплаты слетаю в Барранкилью. И еще я думаю о том, что я наконец в Каракасе, городе Боливара. И вспоминаю венесуэлку Хуану Фрейтес, жену генерала Маркоса Фрейтеса. Во времена военной диктатуры Хуана Висенте Гомеса он нашел пристанище в Аракатаке. Добрая Хуана принимала роды у моей матери, когда я родился. Хуана спасла меня, вовремя перерезав душившую меня пуповину. Потом, когда я подрос, она много рассказывала мне о Венесуэле времен диктатора Гомеса.
Они обедали в ближайшей харчевне, которую обычно посещал простой люд, и Плинио был немало удивлен, видя, с какой жадностью Габриель поглощает один бифштекс за другим. «Коньо, не мешай мне чувствовать себя дома. Сто лет не ел наших бифштексов», — заявил Габриель и заказал еще.
К вечеру Плинио и Соледад поселили Габриеля в пансионе, где обитали итальянские эмигранты, в районе Сан-Бернардино, неподалеку от дома, где Мендоса снимал просторную квартиру. Очень скоро Габриель, у которого был легкий уживчивый характер и который не брезговал ни стиркой, ни уборкой в доме своих друзей, переселился к ним.
Хозяин журнала неожиданно улетел в Нью-Йорк, и выпуск новогоднего номера практически лег на плечи Плинио и Габриеля, опыт и усердие которого в редакции сразу же оценили.
За рождественские и новогодние праздники Габо просто расцвел на глазах у своих новых друзей. Писатель объяснил это тем, что он, «ощутив вкус и аромат гуайаябы, чувствовал себя так, будто родился заново».
В первый свободный день, 1 января 1958 года, Плинио и Соледад решили отвезти Габриеля на пляж, чтобы «слегка прикрыть загаром европейскую бледность». Габриель, зайдя за своими друзьями, сказал им, что проснулся с предчувствием какой-то беды, от которой им придется спасаться бегством. Был полдень, и не успел Габриель договорить, как весь город услышал рев военных самолетов и грохот зенитных батарей. Летники военно-воздушной базы в Маракае, восставшие против диктатора Переса Хименеса, обстреливали президентский дворец «Мирафлорес».
Мятеж был подавлен, однако революционная обстановка в стране вынудила диктатора оставить Венесуэлу. 23 января Перес Хименес сбежал к своим покровителям в США.
Три недели продолжались стихийные выступления против диктатуры, шли аресты, лилась кровь. В один из дней, — к счастью, ни Плинио, ни Габриеля в редакции не было, — полицейские увезли весь персонал в Комитет национальной безопасности, а журнал закрыли и опечатали здание редакции.
Но не прошло и двух часов, после того как стало известно о бегстве диктатора, а Плинио и Габриель уже были в редакции и по городскому радио оповещали сотрудников журнала и рабочих типографии о возобновлении издания.
На следующий день они вдвоем отправились во дворец «Мирафлорес» за материалом.
На улице их остановил патруль бойскаутов, который сообщил, что пять минут назад у самой площади была обстреляна машина, в которой ехала женщина с ребенком. Оба убиты. Нелепая смерть.
«Габо откинулся на спинку сиденья и не произнес ни слова, — вспоминает Плинио Мендоса. — Ни один мускул не дрогнул у него на лице. С таким же каменным лицом он садился в самолет.
Со временем я понял, что ныне исчезнувший страх, от которого в те времена его лицо делалось мертвенно-бледным, был связан с его литературным призванием: он не мог позволить себе погибнуть, не написав то, что чувствовал себя обязанный написать. Каждый раз перед посадкой в самолет он должен был основательно выпить. После успеха „Ста лет одиночества“ и особенно после появления на свет „Осени патриарха“ он перестал бояться опасности.
Нынче он садится в самолет, как в такси» (20, 54).
— Знаешь, Габо, я все больше склоняюсь к мысли, что поспешный отлет Мак Грегора в Нью-Йорк, якобы на встречу Нового года, связан с тем, что он знал о готовившемся мятеже пилотов базы Маракай. Он струсил! — Друзья сидели за ужином в доме Плинио.
— Ну и фиг с ним! Это даже к лучшему. Будь он здесь, карахо, нам бы никогда не выпустить такого номера журнала. В страну вернулась демократия. — Габриель обсасывал куриную ножку.
— Ты опасался, разойдется ли стотысячный тираж, Плинио. — Соледад чувствовала себя соучастницей происходящего. — Я специально сегодня ездила по киоскам и видела, как бойко раскупается номер. Только за сегодняшний день я слышала четыре хвалебных отзыва. А какие удачные иллюстрации! Люди покупают журнал, чтобы сохранить его на память о событиях.
— Но мы его сделали за сорок восемь часов, и практически вдвоем. Габо удивил всех, так здорово он работал. Боюсь только, что за революционную передовицу Мак Грегор сильно прогневается на нас.
— Победителей не судят. Ему никогда не удавалось распродать более пятидесяти тысяч. — Габриель бросил салфетку на стол. — Прилетит и нас поздравит!
— Вот уж этого ты от него не жди.
— Неважно, Плинио, все равно сегодня ваш журнал наиболее читаемый и наиболее популярный в Каракасе. Я же говорю, многие будут хранить его как исторический документ. — Соледад видела, что брат очень доволен.
А вот как сам Плинио, беседуя с Гарсия Маркесом в 1981 году, вспоминал те события.
— Ты помнишь тот самолет?
— Какой самолет?
— Который мы видели над Каракасом в два часа ночи 23 января 1958 года. Мы тогда стояли на балконе моей квартиры в Сан-Бернардино: два красных огонька двигались на небольшой высоте над совершенно пустынным городом. Был комендантский час, но никто в городе не спал: все с минуты на минуту ждали падения диктатуры.
— Самолет, на котором бежал Перес Хименес.
— Самолет, положивший конец восьмилетней диктатуре. Позволь тебе напомнить, именно тогда у тебя зародилась идея написать книгу о диктаторе; роман «Осень патриарха» появился шестнадцать лет спустя, после двух черновых вариантов. А на борту того самолета был диктатор с женой, дочерьми, ближайшими друзьями и министрами. Лицо его дергалось от нервного тика, и он был взбешен, поскольку его адъютант в спешке забыл у самолета, когда они поднимались по веревочной лестнице, чемоданчик с одиннадцатью миллионами долларов. А потом по радио объявили о падении диктатуры, и начался праздник. …Мы побывали в Министерстве обороны, которое было похоже на крепость и где на стенах коридоров висели плакаты: «Все, что вы здесь видите и слышите, навеки останется здесь!» Мы посетили и «Мирафлорес», старинный дворец колониальной постройки, с фонтаном и цветочными клумбами посредине патио, где ты разговорился со старым мажордомом, который служил во дворце еще со времен диктатора Хуана Висенте Гомеса. У Гомеса были большие усы и татарские глаза. Он происходил из крестьян и умер в своей постели, после того как железной рукой правил страной почти тридцать лет. Мажордом рассказывал тебе о генерале, о том, что он любил спать в гамаке в часы сиесты, о его любимом бойцовом петухе. Рассказы мажордома натолкнули тебя на мысль написать роман?
