Елена Первушина - Быть принцессой. Повседневная жизнь при русском дворе
«Александра Федоровна с дочерью Марией на берегу Черного моря». Художник Петр Соколов. 1829 г.
Другою личностью, пользовавшеюся особою милостью и дружбою Императора Александра, был князь Александр Николаевич Голицын. Проведя молодость бурно, он отличался впоследствии особою набожностью. Таково же было и настроение Императора. Великие события 1812, 1813 и 1814 годов глубоко потрясли его ум; до той поры он был суетен и легкомыслен в вопросах религии. Баронесса мадам Крюднер повлияла на него в том же смысле; почва была хорошо подготовлена и принесла плоды. Кроме того, с князем Голицыным Императора связывала с молодых лет давнишняя дружба; князь состоял камергером при его Дворе, когда Александр был еще только Великим князем, и первый питал ко второму вполне искреннюю и непреходящую привязанность. Я чувствовала себя приятнее в обществе Голицына, нежели Аракчеева, который говорил только по-русски и внушал мне какой-то инстинктивный страх. В то время много говорили о военных поселениях, основанных всего какой-нибудь год назад по мысли самого Государя; осуществление этой затеи было возложено на Аракчеева и производилось далеко не с кротостью, а напротив того – грубым и жестоким образом, что вызывало неудовольствие в бедных крестьянах. По пути нам попадались там и сям жители некоторых деревень, коленопреклоненные и умолявшие о том, чтобы не изменяли их положения (то есть не обращали бы в военных поселян).
В конце декабря брат покинул меня. Я проводила его с грустью и почувствовала новый прилив тоски по поводу разлуки с отцом, братьями и сестрами – то была ужасная минута! Но, пережив ее, я еще более сблизилась с моим Николаем, почувствовала, что в нем одном имею поддержку и опору в новой моей родине, а нежность его вполне вознаградила меня за все, мною утраченное. Мы читали вместе «Коринну» и «Малек Аделя», и я с наслаждением вспоминаю об этой мирной жизни в течение последних месяцев, предшествовавших моим родам!
1818 год
Мы выезжали очень мало; при Дворе не было ни одного вечернего собрания, но часто давались обеды. По воскресеньям обедали обыкновенно у Maman в платьях со шлейфами и на вечер появлялись опять в том же костюме; вечер проводили у нее в беседе и в игре в макао. Признаюсь, вечера эти ужасно мне наскучили, по сравнению с воскресным препровождением времени в Берлине, где мы резвились, болтали и оживленно веселились, и я теперь с трудом могла скрывать свою скуку. Общество на этих собраниях бывало ужасно древнее, в стиле рококо: старые, полуслепые сенаторы, вельможи времен Императрицы Екатерины, находившиеся в отставке лет по двадцати или тридцати!
В марте Император уехал в Варшаву, где должен был произойти первый сейм со времени учреждения нового царства Польского с тех пор, как ему была дарована конституция. Речь, произнесенная Императором при открытии сейма, наделала немало шуму; упомяну о ней лишь затем, чтобы напомнить, как некоторые слова этой речи громко отозвались в русских сердцах, возбудив ложные надежды. Отголосок этот был настолько силен, что давал себя чувствовать и много еще лет спустя, и отчасти оказался причиною мятежа, сопровождавшего восшествие на престол моего Николая. Эти политические вопросы занимали меня тогда весьма мало: надежда сделаться матерью всецело переполняла мое сердце. Эта минута наконец наступила!
На Святой неделе, когда колокола своим перезвоном славословили праздник Воскресения, в среду, 17 апреля 1818 года, в чудный весенний день, я почувствовала первые приступы родов в 2 часа ночи. Призвала акушерку, затем вдовствующую Государыню: настоящие боли начались лишь в 9 часов, а в 10 часов я услышала крик моего первого ребенка!
Нике [Великий князь Николай Павлович] целовал меня и плакал, и мы поблагодарили Бога вместе, не зная даже еще, послал ли Он нам сына или дочь, но тут подошла к нам Maman и сказала «Это сын». Мы почувствовали себя еще более счастливыми при этом известии, но помнится мне, что я ощутила нечто важное и грустное при мысли, что этому маленькому существу предстоит некогда сделаться Императором.
Шесть недель после родов прошли для меня самым приятным, спокойным и однообразным образом; я видалась в это время с весьма немногими. Княгиня Трубецкая приходила иногда вечером почитать вслух час или два. На наших маленьких вечерах, до моих родов, бывала также г-жа Кутузова. Вечером накануне великого события у меня еще были гости до 10 часов, а в 2 часа ночи почувствовала я первые признаки приближавшихся родов.
Во время крестин, совершившихся 29 апреля в Чудовом монастыре, нашему малютке было дано имя Александр; то был прелестный ребеночек, беленький, пухленький, с большими темно-синими глазами; он улыбался уже через шесть недель. Я пережила чудную минуту, когда понесла новорожденного на руках в Чудовскую церковь, к гробнице Св. Алексея.
Вскоре Москва сделалась сияющею и оживленной. Император возвратился из Польши и из поездки в Одессу и Крым, и вместе с ним приехал принц Филипп Гессен-Гомбургский, посланный от имени австрийского Императора в Варшаву. Он настолько понравился Государю и так сошелся с ним, что Император пригласил принца сопровождать его в путешествии.
Вскоре я имела счастие выехать навстречу моему отцу в маленькое поместье Нарышкиных, в Кунцево. На следующий день я расцеловалась с братом Фрицем. Въезд отца в Москву совершился верхом. Из окон покоев Maman я любовалась на блестящий поезд, проезжавший вдоль древних зубчатых стен Кремля. Я впала в какой-то блаженный экстаз! Сердце мое трепетало от радости, и я не знала, как достаточно благодарить Бога!
Пребывание Короля в Москве продолжалось не более 10–12 дней; были они весьма утомительны, ибо прогулки по городу, обеды, балы и иллюминации быстро чередовались, и мы едва успевали переодеваться. Затем мало-помалу вся приятная компания направилась в Петербург.
Их Императорское и Королевское Величества съехались снова в июне-месяце в Царском Селе. Там устраивались катанья в двадцати дрожках, которые следовали друг за другом с Императором Александром во главе; ужины происходили в различных павильонах сада – было вечернее собрание в Эрмитаже, другое собрание на острове, посреди пруда, и еще в Павловске у вдовствующей Государыни. Потом состоялся торжественный въезд Короля Прусского в Петербург с выстроенным войском и множеством парадных экипажей. Все это настолько походило на мой прошлогодний въезд, что я словно сон переживала. Когда мы проезжали мимо Аничкова дворца, я увидела в одном из окон на руках у няни маленького Сашу, настоящее сказалось самым приятным образом, и глаза мои наполнились слезами. При выходе из экипажа у Казанского собора Император подал мне руку и, заметив мое смущение, сказал мне на ухо: «Этих душевных волнений не следует стыдиться, они приятны Господу!»
