Елена Первушина - Быть принцессой. Повседневная жизнь при русском дворе
Мой отец занял заново для него отделанные комнаты в Зимнем дворце, которые составляли прежде покои Императора Павла. Мы ужинали в семейном кругу у него в фонаре, обращенном к большой площади. На этих ужинах одни только дамы сидели за столом, а мужчины ужинали стоя. Я была вне себя от радости, что находилась близ отца и брата Фрица. Дядя мой, принц Карл Мекленбургский также приехал в свите Короля. Затем начались празднества: смотры, парады, приемы, балы, катанья по островам, посещения институтов. Последние занимали особенно много времени, так как Императрице доставляло удовольствие показывать их медленно и обстоятельно, останавливаясь на каждом шагу, чтобы объяснить Королю, что и почему. Она обыкновенно шествовала под руку с моим отцом, Императрица Елизавета с Королевским принцем, а моя рука доставалась Императору, который казался в восторге от этого и высказывал тысячу приятных и лестных вещей, приводивших меня в самое прекрасное настроение.
Вдруг во время этих празднеств и удовольствий однажды мой Николай после парада заболел – он возвратился домой, дрожа от лихорадки, бледный, весь позеленевший, чуть не падая в обморок. Я испугалась; его уложили в кровать, а на следующий день обнаружилась корь. Болезнь была довольно легкая и шла обычным чередом. Я ухаживала за мужем, но от времени до времени появлялась и на празднествах.
Петергофский праздник, справляемый всегда 22 июля, был на сей раз отпразднован 1 июля, по случаю пребывания Короля, моего отца. Поутру была отслужена обедня у нас, в Аничковом дворце, затем мы отправились в Петергоф; день был великолепный. Фонтаны, зелень, море и небо – все вместе увеличивало красоту этого места, которое с первого раза понравилось и Королю, и всем прочим путешественникам. На следующий день вдовствующая Государыня возила нас на «собственную дачу», которая меня особенно привлекала своею густою листвою и своей маленькой уединенной часовней, располагая душу к молитве.
Всю жизнь жила во мне склонность к меланхолии и мечтательности. После развлечений светской жизни я любила углубляться в самое себя, и в такие минуты природа оказывалась для меня столь же необходимою, как хорошая проповедь, и более всех проповедей в мире вещала мне о Боге и о чудных благодеяниях, оказываемых Им своим созданиям!
Прошло еще несколько дней, и мой отец покинул нас; мы провожали его до Гатчины. Там я простилась с дорогим и добрым отцом с грустью, но с обещанием и надеждою увидеться с ним на следующий год.
Едва возвратившись в Аничков дворец, я захворала – у меня тоже оказалась корь; на пятый день я почувствовала себя особенно дурно, у меня разболелась грудь, но несколько пиявок, вовремя поставленных, облегчили мои страдания, и выздоровление пошло быстро. Нашего маленького Сашу удалили; он жил в Таврическом дворце под покровительством вдовствующей Государыни. Мой брат и принц Гессен-Гомбургский облегчили и значительно оживили период моего выздоровления своим присутствием и своею любезностью.
Принц Филипп поистине был очень мил; человек светский и в то же время храбрый и опытный воин, он обладал искусством смешить, никогда не забываясь и не позволяя себе никаких вольностей. Судьба не раз еще сталкивала нас при самых разнообразных обстоятельствах, и он всегда был для нас тем же преданным другом и любезным собеседником. Он приезжал вторично в Россию ко дню нашей коронации в 1826 году. В третий раз Император австрийский присылал его во время турецкой войны в главную квартиру, и я видела его тогда в Одессе в 1828 году. Четвертый раз он был в Варшаве, во время нашей коронации польскою царскою короною (1829 г.)
Брат мой и принц Филипп покинули нас наконец, и, разумеется, гораздо скорее, нежели я того желала; мы отправились проводить остальную часть лета в Павловске, но ненадолго, так как Император и обе Императрицы собирались вскоре уехать за границу. Maman радовалась этому путешествию, имевшему целью посетить трех ее дочерей в их резиденциях; первую по списку предполагалось посетить Великую княгиню Екатерину Павловну, Королеву Вюртембергскую; Анна Павловна, принцесса Оранская, проживала в Брюсселе, а Марию Павловну, супругу наследного герцога Веймарского, предстояло посетить последнею. Император должен был отправиться в Ахен на политический конгресс, на котором обещал присутствовать и отец мой. Михаил [Павлович] находился уже в Германии, собираясь посетить Англию и Италию; поездка эта имела воспитательную цель и должна была завершить его образование. Константин [Павлович] занимал в Варшаве тот пост, который сохранил вплоть до несчастной катастрофы 1830 года. Итак, мы с Николаем оказывались единственными членами Императорской фамилии, остававшимися в Петербурге. Нам были даны инструкции касательно того, что следовало делать в высокоторжественные дни.
Первый случай, когда мы принесли себя в жертву отечеству, был в день Св. Александра Невского; в тот день мы присутствовали в полном параде на архиерейской службе и на завтраке у митрополита. То было настоящим испытанием для меня, бедной женщины, всю жизнь не имевшей достаточно сил выстаивать длинные церковные церемонии. Помню, что я испугалась собственного лица по возвращении с этой утомительной службы. Завитые мои волосы совсем распустились, я была мертвенно бледна и вовсе не привлекательна в розовом глазетовом сарафане с шлейфом, шитым серебром, и серебряным кружевным током на голове.
Maman разрешила своему сыну провести несколько дней в Гатчине для охоты. Мы с радостью приготовились воспользоваться этим позволением и провели в Гатчине время весьма приятно в тесном кружке, который составляли обер-церемониймейстер князь Яков Лобанов, сын его, флигель-адъютант князь Александр Лобанов, граф Рибопьер и наш маленький аничковский Двор. Мне чрезвычайно понравилась эта жизнь в загородном замке и охота; все были веселы, любезны, каждый по-своему, разговорчивы, и все расстались довольные друг другом.
Ко времени этого пребывания в Гатчине относится мое знакомство с графом Рибопьером, который, несмотря на частые отлучки, всегда был для меня другом, а впоследствии любезным чтецом. Мы были как нельзя более довольны графом Моденом, заступившим место Кирилла Нарышкина; он отличался изысканными манерами старинного версальского Двора, был донельзя вежлив даже в шутках, услужлив без низкопоклонства и умел устраивать все как нельзя лучше. Его можно было упрекнуть разве в излишней обидчивости. Мне, женщине наименее взыскательной и честолюбивой, судьба сулила всю жизнь быть окруженной людьми подозрительными и обидчивыми. Я, неизменно желавшая всем лишь добра и думавшая, как бы сделать приятное другим, напротив того, нередко имела несчастье оскорблять и делать неприятное людям, на которых считала возможным вполне полагаться; мне пришлось немало прожить, прежде чем я приобрела знание людей – науку весьма полезную, но составляющую плод многих неудач и утраченных заблуждений!
