Александр Пузиков - Золя
«Метр опустился до самых глубин гнусностей. Ну что же! Это кладет конец его проделкам. Мы со всей энергией отказываемся от этой лживой литературы достоверности, от этого стремления совместить разум и сомнительный успех. Мы отказываемся от этих молодцов, рожденных золяистской риторикой, от этих огромных силуэтов, нечеловеческих и несуразных, лишенных сложности душевных переживаний, которых просто выкинули на проплывавшие нивы из окна промчавшегося экспресса. Не без сожаления, но решительно мы отворачиваемся от «Земли» — этого ублюдка, последнего произведения, порожденного великим умом, некогда создавшим «Западню». Мы взволнованы, отказываясь от человека, который относился к нам очень дружески.
Наш протест является гласом безукоризненной честности, утешением совести молодых людей, озабоченных тем, чтобы защитить свое творчество — хорошее или плохое — от возможного уподобления извращениям метра.
Необходимо, чтобы все силы нашей трудолюбивой молодежи, все прямодушие нашей артистической совести, выдержку и достоинство мы противопоставили бы литературе, лишенной благородства; мы протестуем от имени здорового и возмужалого честолюбия, во имя нашей веры, нашей глубокой любви и высшего уважения к искусству».
Подписали: Жозеф Рони-старший, Поль Боннетэн, Люсьен Декав, Поль Маргерит, Гюстав Гиш.
Глава двадцать седьмая
Итак, пятеро молодых писателей заварили кашу. «Манифест» вызвал настоящую сенсацию и заставил Золя пережить неприятные минуты. Что побудило «пятерку» к такому неожиданному и резкому выступлению, кто главный зачинщик? Эти вопросы мучили Золя и его ближайших друзей.
1887 год18 августа — «Манифест пяти».
18 августа — Эдмон Гонкур:
«К моему крайнему удивлению, развернув утром «Фигаро», я увидел, что на первой же странице стоят пять подписей: Поль Боннетэн, Рони, Декав, Маргерит, Гиш. Черт побери, четверо из пятерки — завсегдатаи моего чердака».
(Э. Гонкур, «Дневник»)20 августа — Золя:
«Я не знаю этих молодых людей… Они не принадлежат к моему окружению, поэтому они не могут быть моими друзьями. Наконец, если они мои ученики, то это мне было не известно. Но если они не друзья и не ученики, то почему они отвергают меня?..» (интервью газете «Жиль Блаз»).
21 августа — Анри Сеар:
«…вызов остается без ответа… в битве за «Землю» плоды пожинают враги».
(Сеар — Золя)21 августа — Гюисманс:
«Мне не надо было посещать Гонкура после его возвращения из Шанпрозе, чтобы догадаться, что в итоге это и есть как раз тот дом, где могут родиться сплетни и шумиха. Я знаю, однако, от Орса, который стоит близко к этому источнику, что один плохо воспитанный человек по имени Рони написал пасквиль (это, впрочем, чувствуется) и что вдохновителем был Боннетэн, который и пустил все дело в ход.
Теперь возникает вопрос, не вдохновила ли Боннетэна, человека с низкой душонкой, некая личность, у которой все они бывают?»
(Гюисманс — Золя)21 августа — Золя:
«Я сразу же узнал Рони по туманным, педантичным фразам, а Боннетэн мог лишь помочь ему выйти в свет. Все это производит впечатление чего-то смешного и непристойного. Вам известно, как философски я отношусь к брани. Чем больше живу, тем сильнее жду непопулярности и одиночества.
В общем я в четверг закончил «Землю» и счастлив, что успел бросить книжицу в это болото с лягушками. Как она упадет туда, хорошо или плохо, меня не интересует».
(Золя — Гюисмансу)21 августа — Эдмон Гонкур:
«Золя, заявивший в интервью с Ксо, «что не желает отвечать на «Манифест пяти», отличнейшим образом отвечает на него, и вот фраза, относящаяся к нам — к Доде и ко мне:
«…Быть может, говорят иные, нужно видеть в этом памфлете лишь отзвук известных оценок, исходящих от лиц, к которым я питаю глубокое уважение как к писателям и людям и которые испытывают те же чувства ко мне. Я отказываюсь этому верить, хотя такая версия и может показаться правдоподобной, если взглянуть на многие места документа… Напротив, я убежден, что особы, на которых я намекаю, весьма огорчены публикацией этого документа без их совета и одобрения».
Разве в этом не весь Золя? Разве это не макиавеллевская фраза, не коварство под личиной мерзкого добродушия? Ах, подлый итальянище!»
(Э. Гонкур, «Дневник»)22 августа — Андре Антуан[9]:
«Есть одна главная потребность у молодых людей, с которыми я вижусь, у Метенье[10] и других, — объяснить ваше молчание… Я не имею чести принадлежать к этой литературной молодежи, от имени которой пятеро увальней наделали столько шума, но в чем я уверен, так это в том, что большинство представителей молодого поколения восхищаются вашим творчеством и принимают его».
(А. Антуан — Золя)23 августа — Жозеф Рони:
«Мои дорогие Боннетэн и Гиш!
Снова просмотрел наш протест против… Плачьте! Я просил вас выкинуть восемь слов, которые мною помечены. Они остроумны, но, может быть, поэтому — слишком резки. Среди оставшихся — достаточно резких…
Привет четверке».
(Ж. Рони — Боннетэну и Гишу)28 августа — Анатоль Франс:
«…В этом псевдонатуралистическом романе совсем нет непосредственных наблюдений…
…Крестьяне у г-на Золя все на одно лицо.
…Его «Земля» — это «Георгики» разврата.
…Возможно, что у г-на Золя был когда-то не скажу большой, но все же незаурядный талант. Вероятно, у него и сейчас еще остались какие-то крупицы, хотя, признаюсь, мне стоит огромного труда не отказать ему в этом.
…Никто до него не воздвигал столь высокой кучи нечистот».
(А Франс. Выступление в газете «Тан»)21 сентября — Октав Мирбо:
«Г-н Золя чрезмерно преувеличивает то, что называют недостатками, пороками крестьянина, несправедливо преуменьшает высокие его качества. Это противоречит тому, что есть в действительности…
…Эмиль Золя не знает крестьянина; он не понимает ни его самого, ни его души. «Земля» — это произведение сомнительного воображения, фантазия художника, недостаточно вдохновенного».
(О. Мирбо, статья «Крестьянин» в «Голуа»)23 сентября — Золя:
«…Я ждал от вас неблагоприятного мнения, так как есть в вашей душе мистический уголок, благодаря которому вы никогда не могли примириться с моим представлением о крестьянине: я старался увидеть его таким, какой он есть сейчас, в настоящее время, а вы просите, чтобы его видели таким, каким он был в средневековье».
