Джон Эш - Византийское путешествие
Григорий недолгое время был патриархом Константинопольским, но, не в силах вынести бесконечные споры, отравлявшие атмосферу столицы (как тогда говорили, невозможно было купить кусок хлеба, не поспорив при этом о природе Святой Троицы), вернулся в родную Каппадокию, где и провел свои последние годы, воспевая прелести простого уединенного существования:
«Благословен живущий одиноко
И сторонящийся ходящих по земле,
Гор́е лишь мыслящий, лишь Богу в вышине…»
Даже для современного туриста одиночество в этой части Каппадокии – вполне достижимое понятие. После Гюзельюрта дорога минует высокий перевал, затем спускается возле пыльной и обнищавшей пещерной деревни Сиврихисар к небольшой покрытой желтыми и белыми цветами равнине в окружении низких осыпающихся холмов. В центре равнины в полном одиночестве стоит Красная церковь. Мое впечатление от нее мало чем отличается от впечатления путешественника и ученого В. Ф. Эйнсворта, побывавшего здесь в 1840 году: «Перевал через очередную низкую гряду холмов привел нас в иное уединенное и скалистое место, но нас немало удивило наличие изящной, медленно разрушающейся греческой церкви, стоящей в центре, без каких-либо признаков жилья по соседству. Изысканная в своих пропорциях, заброшенная в дебри дикого пейзажа, она глубоко тронула наши чувства».
Также глубоко тронутые красотой этой церкви, мы, к сожалению, почти ничего о ней не знали. Она представляет собой измененный в плане купольный крест, где единственный придел весьма необычно пристроен к северной части нефа. (Гертруда Белл описывает церковь с такой планировкой дальше на западе, на низких склонах Хасандага.) Невысокие насыпи в окружающих полях намекают на то, что когда-то она, возможно, была частью монастыря, – иной причины возводить храм на высоте в тысячу двести метров в окружении пустоты не было; но раскопки в этих местах не проводились, как не осталось и надписей, позволяющих судить о времени строительства и имени дарителя. Бросив взгляд на Красную церковь, я на основании ее силуэта заключил, что это произведение средневизантийского периода, но справедливости ради отмечу, что другие ученые датируют ее не ранее чем V веком.
Особенно поражает в Красной церкви то, что со времен ее посещения Эйнсвортом она почти не изменилась. Купол по-прежнему стоит на высоком восьмиугольном барабане; до сих пор целы стены прекрасной многоугольной апсиды, прорезанные тремя окнами благородных пропорций. В отличие от множества других каменных сооружений в Каппадокии, стоявших нетронутыми в 1910 году, а ныне бесследно исчезнувших, она с потрясающим достоинством пережила повторяющиеся волны разрушений ХХ века и оказалась для нас свидетелем культурной миссии Византии. Несмотря на отдаленное местоположение, в ее облике нет ничего аляповатого или провинциального. Высокое качество кладки из красного трахита и благородство пропорций свидетельствуют о размахе архитектурного мышления и создают впечатление монументальности, скрадывающее ее сравнительно небольшие размеры.
Перед самым уходом внезапное молниеносное движение привлекло мое внимание. Эмалево-зеленая ящерица мелькнула в камнях апсиды – близнец той, которую я видел в церкви Аязина. Что, если это поразительно декоративно выглядящее племя пресмыкающихся естественным образом притягивается к интерьерам византийских храмов? У меня возникло странное чувство, будто бы они постоянно сопровождают нас и наблюдают за нами. Возможно, лучше здесь подходит слово «присматривают», поскольку эта ящерица, несомненно, несла с собой доброе предзнаменование.
Незримые фасады
Это земля прекрасных имен. Долина Ихлары была известна грекам как Перистрема. В наши дни, плохо это или хорошо, она становится объектом пристального внимания туристов, но, удаляясь от Гюзельюрта, мы этого не чувствовали, пока не добрались до Хасандага. Его отвесные склоны на сотни метров спускаются к реке Мелендиз, бесконечно суетящейся в своем каменном ложе, окруженном ивами и тополями. Посередине голого и безводного плоскогорья эта ниточка оазиса радовала глаз, но святой Григорий Назианзин видел ее совершенно иначе. В письме святому Василию он довольно иронически описывает свою родную Каппадокию. По его словам, она выглядит ужасно:
«Повсюду здесь камень, а где его нет, там ущелье, а если нет ущелья, то колючий кустарник. А где и его нет, там круча. И дорога здесь, ухабистая и извилистая, страшит разум путешественника и для его же блага превращает его в акробата. Глубоко внизу ревет река… изобилующая скорее камнями, чем рыбой, и вместо озера устремляющая свои воды в бездну. Она велика, эта река, и ужасна настолько, что ее рокот исторгает псалмопение братии, живущей по ее берегам. Нильские пороги ничто по сравнению с ней; день и ночь ярится она против человека. Будучи неуправляемой, река недоступна судовождению; а вода ее, будучи мутной, непригодна для питья. И счастлив тот, чья келья выдерживает ливни и зимние бури».
Можно возразить, что Григорий не мог такими словами описать Ихлару-Перистрему, поскольку Мелендиз – маленькая речка, но общеизвестна склонность его к преувеличению ради достижения комического эффекта, о чем уроженец Каппадокии Василий прекрасно знал. Мелендиз – единственная река в западной Каппадокии, и, сравнивая ее с Нилом, Григорий хотел вызвать у своего старого друга улыбку. Его упоминание о монахах, которых может смыть из келий, свидетельствует о том, что к концу IV века (Григорий умер в 390 году) долина уже была значительным центром монашества; на ее склонах сохранились остатки более сотни храмов. В целом долина – истинный рай для любителей пеших прогулок, и единственная проблема здесь – где начинать прогулку и на что смотреть. В полутора километрах к северу от деревни Ихлары, на самом краю пропасти, расположены автостоянка и большой ресторан с романтически настроенными официантами, откуда по сотням ступеней можно спуститься к реке. Но церкви, расположенные возле спуска (их-то и видит большинство туристов), очень малы, а фрески в них порой до безобразия грубы. Лучшая живопись находится в нескольких километрах вниз по течению, в Белисирме, а самая интересная архитектура – еще дальше, в Япракхисаре и Селиме, где узкое ущелье сходит на нет.
Деревня Селиме стоит на дороге в Ихлару, ее дома разбросаны среди большого скопления скальных конусов у подножия плоского холма. Путеводители единодушно о ней умалчивают, так что когда какой-то подросток предложил мне показать «калеси» (з́амок), я решительно не знал, о чем идет речь, но предположил, что каппадокийские каменотесы вряд ли прошли бы мимо столь притягательной каменной группы. Мы отправились по извилистой тропе, ведущей в скалы. Вскоре стало ясно, что эта тропа на самом деле – тщательно проложенная византийская дорога, а то и улица. По обе ее стороны в скалах высечены помещения, одно из которых наш проводник назвал конюшней. Вскоре дорога сделала крутой поворот и углубилась в просторный туннель метра в четыре высотой. Глядя на него, я предположил, что неизвестный объект, ожидающий нас в конце туннеля, будет иметь большие размеры, но ничто не предвещало увиденную нами на выходе картину. Мы оказались на террасе, расположенной высоко над деревней. Слева – огромная кухня с пирамидальной крышей, вершина которой удлиняется в печную трубу, а прямо перед нами, за портиком с бочкообразными сводами, – искусно высеченный в скале зал, самый большой из всех, что мне встретились в Каппадокии. Он достигает высоты двухэтажного здания, имеет плоский потолок и с трех сторон окружен галереями. В дальнем конце начинается узкий извилистый коридор, который ведет во второй огромный сводчатый зал, украшенный декоративными аркадами. В задней его части находится квадратная комната с массивным крестом, высеченным на плоском потолке в технике высокого рельефа. Пройдя в дверной проем, украшенный сверху орнаментом из виноградных лоз, мы оказались на второй террасе. С обеих сторон нас окружали двери, окна и разрушенные коридоры. Стало понятно, что мы совершенно случайно натолкнулись на один из самых выдающихся с архитектурной точки зрения каппадокийских пещерных монастырей.
