Борис Никитин - Чайковский. Старое и новое
Не торопитесь с опровержением этой связи. Вы говорите, что это чересчур вольные допущения. Может быть, и так, но когда рассматривается такой вопрос, где мало фактических данных, то могут помочь и некоторые вольности. Если эти вольности хоть в чем-то будут противоречить общему ходу рассуждений и фактам, их надо будет отбросить. Но они ведь, если и не доказывают, то и не противоречат. Я всегда хожу слушать Шестую симфонию, когда она исполняется в Лондоне, и каждый раз открываю для себя новое в этой музыке. Вы считаете, что музыка не может служить доказательством чего-либо? Как сказать. Грустная музыка может служить свидетельством такого настроения автора, трагическая — свидетельством того, что человек пережил трагедию, пусть даже воображаемую или чужую. Здесь более важна характеристика натуры, а музыка в целом разве не является такой характеристикой? Шестая симфония, на мой взгляд, является прекрасной иллюстрацией того, что происходило в душе Чайковского. Вы же не станете возражать, что финал симфонии — это смерть, что сама симфония — это своеобразный реквием? Об этом и сам Чайковский говорил. Симфония посвящена Владимиру Давыдову. Насколько я знаю, Чайковский долго раздумывал насчет этого посвящения. Вы говорите, что это бесполезные гадания. Что гадания — это верно, но что они бесполезные, не думаю. Взгляните повнимательнее. Симфония-реквием, и Чайковский умирает через несколько дней после ее исполнения. Совпадение? Пусть будет так. А посвящение Владимиру Давыдову? Это уже не совпадение, а совершенно определенное намерение, и смерть Чайковского вскоре после этого, смерть, вокруг которой возникли серьезные подозрения, живущие в течение уже восьмидесяти лет.
— Ваше замечание по поводу того, что надо ли во всем этом разбираться и тревожить память великого человека, заставляет меня отвлечься. То, что вы говорите, свойственно, мне кажется, не вообще русским, а нынешнему вашему поколению. Вы не желаете публично говорить о человеческих пороках, не хотите проникать в природу человека, вы возмущаетесь, когда с такими намерениями заходит речь о великих людях, и всякие попытки понять особенности их натуры называете копанием в грязном белье. Но вам и в голову не приходит, что если бы вам удалось понять их натуру, то белье, в котором пришлось бы копаться для достижения этой цели, оказалось бы чистым. Уверена, что между собой вы спокойно обсуждаете "темные стороны" жизни великих людей, но, сохрани бог, если кто-нибудь станет эти стороны изучать и писать о них. Почему так? Ведь такое отношение препятствует пониманию человеческой природы и не только не дает возможности Разобраться в ней, но и закрывает дорогу к тому, чтобы пытаться ее исправить. Что касается великих людей, то интерес к ним всегда повышенный, и по этой причине материалов о их жизни несравненно больше, чем о простых смертных. Как же игнорировать их? Кроме того, психология гения представляет особый интерес, ибо чувства его необыкновенно остры. Они в тысячи раз сильнее, чем у обыкновенных людей, а потому в этой обостренной, увеличенной форме их видно лучше и изучать их легче. Да и разве не представляет интерес сама сущность гения? Наконец, нам не могут быть безразличны и те побудительные мотивы, которые приводят к созданию великих произведений или к научным открытиям.
Вы считаете, что последние дни жизни Чайковского никоим образом не сообразуются с возможностью самоубийства. А много ли вы в своей жизни видели самоубийц, поведение которых в последние дни их жизни соответствовало бы их последнему шагу? Как вы можете об этом судить, если никогда не касались таких событий, не изучали их и ваша психика настроена совершенно противоположным образом?
— А я вам скажу, что у Чайковского были не только предрасположения, но и поводы для самоубийства. Известны и некоторые факты, которые могут свидетельствовать о том, что его посещали мысли об этом, вопреки всем жизнерадостным и бодрым заявлениям, на которые обычно ссылаются авторы воспоминаний о последних днях его жизни. О настроении Шестой симфонии и ее посвящении: мы уже вспоминали. Ну а составление завещания, а просьба к издателю на случай смерти об уплате какого-то крупного долга…
— Как он мог намеренно отравиться? Тут у вас сильная позиция. Действительно, найти такой яд, чтобы имитировать заболевание холерой, нелегко, и я вам сама об этом говорила. Более того, это объяснение я категоричес-. ки не принимаю. Но зачем искать какой-то редчайший яд, когда в Петербурге еще продолжалась эпидемия холеры. Если Чайковский решил бы покончить с собой так, чтобы его смерть выглядела естественной, ему нужно было бы сделать всего две вещи — пить почаще сырую воду и, заболев, задержать вызов врачей, пока холера войдет в практически неизлечимую стадию. Ведь кажется, что так и случилось: он выпил сырой воды, о чем рассказано в его биографии, и, возможно, пил сырую воду не один раз. Врач, как известно из той же биографии, вызван был не сразу, когда он приехал, то оказалось уже невозможным сделать что-либо для спасения больного. Вот вам и объяснение того, как Чайковский ушел из жизни в полном соответствии со своим замыслом, который пришел ему в голову еще в молодости. Что вы можете возразить против версии самоубийства, осуществленного с помощью всего лишь нескольких стаканов сырой воды? Кто способен обнаружить, что это было самоубийство или естественная смерть от холеры?
Моя собеседница торжествовала победу. Ее добрые серые глаза от холодных умных рассуждений сделались жестокими, и бессердечное торжество совсем не сочеталось с той искренней и большой любовью, которая светилась в ней, когда она слушала в Кройдоне музыку Чайковского. Версия, рожденная фантазией, которая воспитана детективными романами Агаты Кристи, казалась ей неопровержимой в той же степени, в какой невозможно было, по ее собственным словам, установить, что же произошло с Чайковским согласно этой версии, действительно ли он умер от холеры или намеренно ею заразился, выпив стакан сырой воды? Но в этой невозможности определить истину и кроется вся нелепость такой версии. Если бы в самом деле Петр Ильич намеренно заразился холерой, то уж, безусловно, никому не открыл своей тайны. Его смерть в этом случае должна была бы выглядеть естественной для всех без исключения. В противном случае идея, о которой говорила его английская почитательница, непременно бы разрушилась. Но раз никаких письменных или даже хотя бы устных следов этой тайны не имеется, то на каком же основании можно утверждать подобные вещи? Опять эти злополучные стаканы сырой воды, первый, второй, третий, теперь даже четвертый и, может быть, еще несколько!..
