Борис Никитин - Чайковский. Старое и новое
Всему приходит конец. Замирает любовь, остывает пыл дружбы, прекращается и переписка. Там, где чувства были теплы и благородны, остаются столь же теплые и благородные воспоминания. Однако Надежда Филаретовна никак не могла предположить, что ее последнее письмо принесет Чайковскому такую горькую обиду. Она все-таки ждала, что он напишет, — об этом свидетельствуют совсем разные по своему отношению к Чайковскому люди — Пахульский и Анна Львовна, но Петр Ильич этого не сделал. Надежда Филаретовна сама написать была не в состоянии. Так и расстались они, унеся каждый свои воспоминания в могилу. Надежда Филаретовна умерла вскоре после Чайковского, в январе 1894 года.
"Вспоминайте меня иногда!"
Он вспоминал, но чаще с недобрым чувством, и хотя я не очень верю, что в предсмертном бреду Петр Ильич произносил ее имя, называя ее "проклятая", как об этом пишет Модест Ильич, но кто-знает? Горечь обиды за почудившееся Петру Ильичу пренебрежение к его чувствам могла вызвать и такую вспышку гнева в его агонии.
Надежда Филаретовна фон Мекк спасла Чайковского для России и всего мира. А если слово "спасла" кому-нибудь покажется преувеличением ее роли в жизни Петра Ильича, хотя он сам признавал это, тогда уж никто не возразит против того, что она сделала его жизнь свободной от мелких забот, так что он мог всецело отдаться своему любимому делу. Этого вполне достаточно, чтобы мы были благодарны ей за отношение к Чайковскому и чтобы мы не только вспоминали ее иногда, но и отдали должное ее памяти.
Старое и новое
— Чайковский — мой любимый композитор. Есть много музыкальных произведений, которые потрясают красотой и силой, мастерством их создателей, но только один Чайковский так рисует чувства человека, что полностью отдаешься во власть его звуков и веришь ему до конца. У него нет ничего надуманного, натянутого. Все прозрачно и ясно. Кто говорит, что он терзает душу и наводит чрезмерную грусть и тоску на чувствительных людей, тот абсолютно неправ и, скорее всего, просто не вслушивался в его музыку достаточно внимательно и глубоко. Музыка Чайковского не сентиментальная, а сильная. Сентиментальная может разжалобить человека, у которого слабо развит, не воспитан музыкальный вкус. Сильная музыка не разжалобит, а потрясет. Чайковский почти всегда достигает цели: эмоциональные переживания, которые вызывают его произведения, укрепляют душу человека и улучшают ее. Они именно потрясают, и не только громкие, страстные, неистовые, а даже совсем спокойные, тихие — все потрясает… — так рассказывала та самая английская поклонница музыки Чайковского, которая в кройдонском "Фэйрфилд холле" 21 апреля 1973 года обронила фразу о самоубийстве автора Патетической симфонии. Необычность ее мыслей и прямое их отношение к данной истории заставляют привести здесь этот рассказ полностью, насколько позволяет память и сохранившиеся короткие записи. — Самоубийство Чайковского? — продолжала моя собеседница. — Для меня это очевидно. Намеки и слухи, о которых пришлось читать и слышать, а также целый ряд обстоятельств, связанных со смертью Чайковского, вынуждают задуматься. Когда я впервые услышала об этом, мне показалось вздором, что он мог принять яд. Не представляю себе, какой же нужен яд, чтобы он мог вызвать болезнь, продолжающуюся несколько дней. И не просто болезнь, а вполне определенную, диагностированную врачом. Это слишком сложно и почти невероятно. Пусть даже он где-то сумел найти такой яд. Разве врач не распознал бы отравление? А распознав, мог ли бы он скрыть это, тем более что около больного Чайковского находилось несколько врачей? Вот поэтому мне вначале показалось совершенно немыслимым, чтобы он мог отравиться, а его самоубийство так легко могло бы сойти за смерть от холеры. Но потом, когда я более основательно познакомилась с некоторыми обстоятельствами жизни Чайковского, мои взгляды на возможность его самоубийства изменились.
Прежде всего надо было установить, имелось ли у Чайковского предрасположение к самоубийству вообще. И я увидела, что такое предрасположение у него было. Вспомните его первую попытку, когда он в отчаянии хотел получить смертельную простуду и долго стоял в ледяной воде. У него тогда возникла идея разрешить свои проблемы таким уходом из жизни, который не выглядел бы самоубийством. Но в тот раз простуды, не только смертельной, но даже самой незначительной, не получилось. Однако прецедент остался, осталась сама идея ухода из жизни так, чтобы окружающим это представлялось естественной смертью.
Нельзя оставить без внимания и наследственную сторону, хотя в данном случае она обращена не в прошлое, а в будущее. Я не знаю, что именно побудило любимого племянника Чайковского Владимира Давыдова застрелиться, но думаю, что этот его поступок в значительной степени определился такой же аномалией, которой страдал его дядя и которая мучила его, может быть, еще сильнее, чем Чайковского, защищенного своей гениальностью и славой. Не имея достаточных данных, я не могу вполне убедительно провести аналогию. И все же согласитесь, что эта аналогия не такая уж беспочвенная. Психологи в своих рассуждениях не могут обходиться без интуиции. Как это ни странно и, возможно, даже смешно, но в своих психологических войсках я часто опираюсь на логику Агаты Кристи. В ее суждениях есть много универсально жизненного, и она учит самостоятельно думать. Так вот, случай с Владимиром Давыдовым. Если допустить, что причиной самоубийства явились его страдания вследствие невозможности победить свою натуру, то с известной осторожностью можно было бы предположить существование определенной наследственной связи по линии Чайковского. У самого Чайковского, скажем, была только идея разрешить свой конфликт с жизнью самоубийством. У Давыдова эта идея осуществилась, и в отличие от Чайковского ему не потребовалось придавать самоубийству вида естественной смерти. Для моих рассуждений важен сам факт: если совершилось в случае с Владимиром Давыдовым, то могло произойти это и с Чайковским.
Не торопитесь с опровержением этой связи. Вы говорите, что это чересчур вольные допущения. Может быть, и так, но когда рассматривается такой вопрос, где мало фактических данных, то могут помочь и некоторые вольности. Если эти вольности хоть в чем-то будут противоречить общему ходу рассуждений и фактам, их надо будет отбросить. Но они ведь, если и не доказывают, то и не противоречат. Я всегда хожу слушать Шестую симфонию, когда она исполняется в Лондоне, и каждый раз открываю для себя новое в этой музыке. Вы считаете, что музыка не может служить доказательством чего-либо? Как сказать. Грустная музыка может служить свидетельством такого настроения автора, трагическая — свидетельством того, что человек пережил трагедию, пусть даже воображаемую или чужую. Здесь более важна характеристика натуры, а музыка в целом разве не является такой характеристикой? Шестая симфония, на мой взгляд, является прекрасной иллюстрацией того, что происходило в душе Чайковского. Вы же не станете возражать, что финал симфонии — это смерть, что сама симфония — это своеобразный реквием? Об этом и сам Чайковский говорил. Симфония посвящена Владимиру Давыдову. Насколько я знаю, Чайковский долго раздумывал насчет этого посвящения. Вы говорите, что это бесполезные гадания. Что гадания — это верно, но что они бесполезные, не думаю. Взгляните повнимательнее. Симфония-реквием, и Чайковский умирает через несколько дней после ее исполнения. Совпадение? Пусть будет так. А посвящение Владимиру Давыдову? Это уже не совпадение, а совершенно определенное намерение, и смерть Чайковского вскоре после этого, смерть, вокруг которой возникли серьезные подозрения, живущие в течение уже восьмидесяти лет.
